не по причине сознательного желания верить или тяги к религиозным институтам, не из-за обязательств перед определенными богами или теологическими теориями, но благодаря нашей экзистенциальной тяге к трансцендентному – тому, что лежит за пределами явного мира. Если пристрастие к религиозным представлениям для нашего вида является врожденным, в таком случае оно, по мнению ученых, должно быть результатом человеческой эволюции. Оно должно давать некое адаптивное конкурентное преимущество, иначе бы у религии не было причин существовать.

Одним из первых серьезных исследователей этой проблемы был английский антрополог середины XIX века Эдвард Бёрнетт Тайлор. Для Тайлора источник религиозного импульса и вызванных им вариантов поведения крылся в загадочной, сбивающей с толку вере человечества в душу как нечто отдельное от тела. Это верование в той или иной форме возникает во всех сообществах, во всех культурах, на разных этапах развития. «Как же эта идея появилась впервые?» – вопрошал Тайлор. Что могло убедить наших предков в том, что в их смертных телах скрыты бессмертные души?

Гипотеза Тайлора была высказана в его магистерской диссертации «Первобытная культура». Она состояла в том, что идея души как «одушевляющей, отделяемой, выживающей сущности, носителя индивидуального существования личности» могла прийти к нам лишь во сне. «Я считаю, – писал он, – что лишь сны и видения могли вложить в человеческий разум идею о том, что души – это эфирные образы тел»[5].

Представьте себе, как Адам кутается в мамонтову шкуру, доедая ужин при свете гаснущего костра. Он засыпает и во сне путешествует в другой мир – мир одновременно реальный и незнакомый, мир, чьи границы расплывчаты и ограничены лишь фантазией. Представьте себе, что во сне он встречает умерших родственников – отца, сестру. Как, спрашивает Тайлор, Адам истолкует их присутствие в своем сне? Почему бы ему просто не предположить, что на самом деле они не умерли? Что они существуют в другой реальности – столь же истинной и осязаемой, как эта? Почему бы Адаму не заключить после этого, что души мертвецов могут существовать в виде духов еще долго после разложения тела? И почему бы после этого ему не вернуться к могилам отца и сестры и попросить их духов помочь ему на охоте, прекратить дождь, вылечить детей? Так, по словам Тайлора, и должна была начаться религия.

Очень немногие коллеги-антропологи согласились с гипотезой Тайлора о сновидениях. Так, Макс Мюллер, немецкий оппонент Тайлора, считал, что первый религиозный опыт человечества был связан со столкновениями с природой. Дело не в том, что снится Адаму, возражал Мюллер, а в том, что он видит наяву, – именно реальность подпитывает его религиозные представления. В конце концов, Адам живет в огромном непознаваемом мире, переполненном загадками, которые наверняка не может объяснить. Он видит океаны без конца; он ходит по лесам, в которых деревья подпирают кронами небо и которые существуют так давно, что о них рассказывали истории еще его далекие предки; он видит, как солнце вечно преследует луну на небосводе; и он знает, что не имеет отношения к появлению всего этого. И он предполагает, что кто-то – или что-то – должен был сотворить все это для него.

Британский этнолог Роберт Маретт назвал это чувство изумления супернатурализмом – «состоянием ума, вызванным трепетом перед тайной». Маретт утверждал, что древние люди верили в невидимые силы – своего рода «всемирную душу», лежащую вне видимого мира. Эту силу он называл древним полинезийским словом со значением «мощь» –