Я не всегда был атеистом. Свою жизнь я начал почти религиозно, рос в христианской семье и посещал частную христианскую школу. По правде, у меня даже папа – проповедник.

Мой отец, выпускник оксфордского Мертон-колледжа, предпочел служить не в традиционной Церкви Англии, а в Методистской церкви, основанной Джоном Уэсли. И хотя сердцем он всегда был предан проповеди Евангелия и, как говорят англикане, приходскому служению, в моих самых ранних воспоминаниях он предстает как преподаватель Нового Завета в методистском теологическом колледже в Кембридже. Позднее он возглавил этот колледж, а со временем ушел на пенсию и там же, в Кембридже, умер. Наряду с научной деятельностью и преподаванием он много работал, представляя методистов в различных межконфессиональных организациях, а еще на протяжении года исполнял обязанности президента на Методистской конференции и в Федеральном совете Свободной церкви.

В отрочестве мне было сложно распознать или выявить какие-либо признаки моих позднейших атеистических убеждений. Учился я в Бате, в школе под названием «Kingswood School», еще известной как К. S. Это была (и, к счастью, остается) общественная школа-интернат. Как это ни парадоксально, во всем ином англоязычном мире подобные учреждения именуются частными интернатами. Школу учредил Джон Уэсли – учить сыновей проповедников. (Лет через сто с небольшим учредили еще и «Queenswood School», призванную принимать дочерей проповедников – во имя равноправия.)

В школу я поступил как сознательный и искренний христианин, хотя и не слишком восторженный. Никогда не мог понять смысл поклонения и всегда был слишком немузыкальным, чтобы с радостью распевать гимны. Никогда не обращался к религиозной литературе с тем неудержимым рвением, с которым поглощал книги о политике, истории, науке и едва ли не по любой другой теме. Посещение капеллы или церкви, чтение молитв и другая религиозная практика была для меня, в той или иной степени, скучной обязанностью. И я никогда не испытывал ни малейшего желания общаться с Богом и молиться.

Сложно сказать, почему я, как говорится, с младых ногтей был равнодушен к религиозной практике и богословским проблемам, формировавшим мир отца. Я просто не могу припомнить, чтобы испытывал энтузиазм или проявлял интерес к подобным ритуалам. И не думаю, будто я когда-либо чувствовал, что мой разум «восхищен» или, как гласит знаменитое выражение Уэсли, «мое сердце полнится странным теплом» от христианской учебы или поклонения. Кто знает, было ли это причиной или следствием (или и тем и другим) моего юношеского безразличия к вопросам религии? Но могу сказать: если у меня и была какая-то вера, когда я поступал в K. S., то ко времени окончания школы она совершенно исчезла.

Говорят, известная христианская организация The Barna Group, посвятившая себя демографическим опросам, на основе исследований заключила: то, во что вы верите до тринадцати лет, определит вашу веру до самой смерти. Верно ли такое заключение или нет, я знаю одно: мои отроческие убеждения оставались со мной большую часть взрослой жизни.

Не могу точно вспомнить, когда и как все начало меняться. Но, несомненно, как это бывает с любой мыслящей личностью, убеждения мои формировались под воздействием множества факторов. Не последнее место среди этих факторов занимает то, что Иммануил Кант называл «старанием ума, которое подобает учености», которым, верю, я обладал наравне с отцом. Мы оба были склонны идти дорогой «мудрости» именно так, как это описал Кант: «Но из тех бесчисленных задач, что сами собой возникают перед человечеством, избрать именно те, разрешение которых важно для него, – это заслуга мудрости». Христианские взгляды убеждали отца, что не может быть ничего более «важного для человечества», чем объяснение, распространение и исполнение истинного учения Нового Завета. Мое интеллектуальное путешествие, конечно же, повело меня по другой дороге, но она была не менее обусловлена «старанием ума».