– Леди и джентльмены! Имеющиеся свидетельства неизбежно докажут, что детектив Босх является продуктом своего учреждения, – продолжала Чандлер, – бессердечной, бесцеремонной машиной, творящей правосудие по своему собственному разумению. Неужели вы хотите, чтобы управление полиции и дальше было именно таким? Или вы захотите хоть как-то исправить допущенные ошибки, защитив права семьи убитого мужа и отца?

В заключение мне бы хотелось процитировать вам одного немецкого философа, Фридриха Ницше, слова которого, написанные около ста лет назад, как мне кажется, тесно связаны с тем, что мы делаем сегодня. «Тот, кто борется с чудовищами, – говорил он, – должен позаботиться о том, чтобы самому не превратиться в чудовище. И когда ты заглядываешь в бездну, бездна тоже заглядывает в тебя…»

Леди и джентльмены, именно в этом и состоит суть нашего дела. Не только детектив Гарри Босх заглядывал в пропасть – в ночь убийства Нормана Черча пропасть тоже заглянула ему в душу. Тьма окутала его, и детектив Босх пал. Он стал тем, с кем был призван бороться, – он стал чудовищем. Думаю, представленные вам доказательства не могут не привести вас именно к этому выводу. Благодарю за внимание.

Чандлер села на место и похлопала Дебору Черч по руке успокоительным жестом, означающим что-то вроде «ну-ну, не плачьте!». Босх прекрасно понимал, что этот жест адресован в первую очередь присяжным, а вовсе не вдове как таковой.

Посмотрев на бронзовые стрелки настенных часов, красовавшихся над дверью, судья объявил пятнадцатиминутный перерыв, после которого кафедру должен был занять Белк. В этот момент Босх неожиданно заметил, что с отведенной для публики скамьи на него смотрит одна из дочерей Черча. На вид ей было лет тринадцать. Очевидно, это старшая, Нэнси. Он быстро отвел взгляд и сразу почувствовал себя виноватым. Интересно, заметил ли это кто-либо из присяжных?

Белк заявил, что перед выступлением ему надо побыть одному. Босху, который с утра ничего не ел, хотелось бы отправиться в расположенный на шестом этаже буфет, но туда вполне мог заглянуть кто-нибудь из присяжных или, что еще хуже, членов семьи Черча. Вместо этого он спустился вниз и прошел к стоявшей возле входа урне для мусора. Прислонившись к подножию статуи, он зажег сигарету и только тогда обнаружил, что весь мокрый от пота. Час, в течение которого Чандлер выступала со своей речью, показался ему вечностью, особенно мучительной оттого, что на него словно уставился весь мир. «До конца недели этот костюм не выдержит, – подумал Босх, – надо проверить, в порядке ли другой». Думая о подобных незначительных вещах, он в конце концов немного успокоился.

Он уже вдавил в песок первый окурок и закурил вторую сигарету, когда сделанная из стекла и стали дверь суда неожиданно открылась и из нее показалась Хани Чандлер. Тяжелую дверь она открыла, двигаясь задом наперед, и поэтому сначала не заметила Босха. Оказавшись за дверью, она склонила голову и закурила дорогую сигарету с золотым фильтром. Выпрямившись и выдохнув сигаретный дым, она вдруг увидела Босха и сделала шаг к урне, намереваясь погасить только что зажженную сигарету.

– Все в порядке, – сказал Босх. – По-моему, кроме нас тут только один свидетель.

– Это так, но я не думаю, что нам следует встречаться за пределами здания суда.

Пожав плечами, Босх ничего не сказал. Ход был за ней – при желании она могла уйти. Вместо этого Чандлер сделала еще одну затяжку.

– Вообще-то я всего на секунду. Нужно уже возвращаться.

Кивнув, он окинул взглядом Спринг-стрит. Перед окружным судом стояла очередь из желающих войти внутрь, пройдя через рамку металлоискателя. Опять «люди в лодках». Какой-то бездомный двигался к ним по тротуару, чтобы произвести плановую проверку урны. Не дойдя до здания суда, он, однако, неожиданно повернул обратно и поспешил пройти куда-то в переулок. По пути он лишь однажды неловко обернулся.