— В тебе… эээ.. у тебя много всяких талантов, я вообще и не знал что бывают кошки-магички. Я вот колдовать не умею совсем.

Агата фыркнула устало.

— Дурень. Ты просто не учился ничему, кроме формизма. Это ведь тоже — магия. Отец говорит…

— Ты часто его вспоминаешь.

Ее спутник тихо сел рядом, внимательно слушая и продолжая разглядывать.

— Он самый лучший мужчина вселенной. Тигр альфа, гигант настоящий. Удивительный, всегда меня поддерживал во всем. Но мы давно не общаемся.

Говорить об этом было горько. Вспоминать — еще горче.

— Расскажешь?

— Нет. Ты хотел услышать про моего зверя? Ну так вот — я полная бездарь. Бились учителя, тренировали, даже под гипнозом пытались. Видишь ли — у меня тоже семейство совсем непростое. А я — старшая дочь, первая внучка и все такое. Возлагали надежды, а выросла — полный пшик. Тигрицы из девочки не вышло.

— Ну… — раздевающий взгляд волка снова порадовал, — пшиком назвать тебя сложно. Ты сильная, смелая, очень красивая. И потом… знаешь, я слышал, что такие проблемы бывают часто и у оборотней. У самых что ни на есть чистокровных. Ты же частично морфируешь? Далеко? Покажи.

Агата вздохнула. Усталость раскатывала, как каток по асфальту. Но у волка горели глаза, не хотелось его разочаровывать. Сосредоточилась, напряглась, тонкие девичьи руки покрылись густой серебристою шерстью. Показались огромные когти, пальцы укоротились, в штанах стало тесно — это полез предательски хвост. Потянулась, достала его из штанов, (сопровождаемая резким вздохом возбужденного донельзя волка). Звуки все стали громче, запахи — много острее.

— Собственно, все.

— Симпатично. Мне нравится. Женщина-кошка. И за хвост можно поймать, и… Ай! Только когти обрезать. Слушай, а ты, ну… во время... Никогда что ли не обращалась? Все же знают, морфы в приливе чувственной страсти очень часто обращаются просто спонтанно. Поначалу так все поголовно: гормоны, молодость, чувства, то есть течка. Да не дерись ты, я правду тебе говорю.

— Болтун.

Агата обиженно засопела, возвращая себе человеческий облик обратно.

— Теоретик скорее. Что поделать, еще не успел. У нас в клане девушки в эти самые дни, раз в год, охраняются старыми, как те сокровища. Пока замуж не выдадут — ни-ни. Ну а ты-то у нас старая уже. Хоть и драчливая. Кошечка, не обломай пальчики о мои косточки, я очень твердый. Везде, между прочим.

Агата тяжко вздохнула, закрывая глаза. Хотелось заплакать. Зачем вот она рассказала ему это все?

— Эй, тигра, ты правда не знала?

— Отстать от меня, блохоносец.

Повернулась спиной к нему. Нечего видеть хвостатому слезы Агаты.

— Погоди, а этот, мужик твой, тот, на мельнице… Неужто ни разу тебя с ним не тянуло — кусаться, когти там выпускать? Мне сестры рассказывали — крышу сносит, ежели любовь. И не остановить того зверя, не удержать.

Не удержать? Ей вспомнилось все вдруг. С самого первого раза и после, всегда. Какое “не удержать?” — раскачать бы!

Агата села порывисто, зарычала и всхлипнула вдруг. Так себя стало жалко…

— Ты слышал, что я сказала тебе? Я ущербная, я! Не он. Он… добрый, щедрый, спокойный умный. А я…

Слезы вдруг взялись откуда? Кто их просил?

Волк вдруг быстро обернулся человеком, порывисто обнял ее, привлекая к очень (внезапно) широкой своей груди крепкой рукой. А она отчего-то не отстранилась. И что, что он опять голый? Не было в этом жесте ничего романтического. И не жалость. Поддержка, мужская, твердая, очень надежная. Просто мальчишка, юнец, девственник а сумел быть мужчиной.

— Ну, котенок. Он наверное, просто не твой? Так бывает, я слышал. От тебя им не пахнет совсем.