В отдельных случаях (как, например, с жителем проспекта Газа, содержавшим на своем иждивении жену и шестерых детей) «в связи с тяжелым материальным положением семьи», райисполком принимал решение. снизить оплату за пребывание в детских садах Ленинграда эвакуированных из города детей на 50 процентов[173].

Сентябрь 1941 г. «На нашем участке были три человека, которые не хотели эвакуироваться: двое больных и один слепой. <…> У нас была одна старуха, которая не хотела уехать с участка, но при разрыве снаряда она умерла от разрыва сердца, так что вопрос был решен сам собой. Слепого мы направили с военной машиной. С третьим товарищем бились много…» (июль 1942 г., воспоминания одного из политорганизаторов при домохозяйстве на проспекте Стачек)[174].

В августе 1941 г., «когда речь шла об эвакуации, то люди не понимали всей серьезности положения Ленинграда. Так т. Никитина, которая имела 3-х детей, Кабакова – пять человек ребят, они не хотели эвакуироваться. Я собрал собрание в бывшем помещении сберкассы, обрисовал им положение Ленинграда (собралось человек 70). Они говорят, что не поедут, и баста.

– Ты хочешь нас сплавить из Ленинграда, а сам с женой остаться здесь и барами ходить, а нас заставить работать в колхозе.

Сейчас положение совершенное иное. Тов. Кабакова сама признала теперь, что я был прав <…> Люди поняли правоту большевистской пропаганды. Сейчас, если кто и отказывается эвакуироваться, то объясняют это другим положением, что нужно денежные дела, например, оформить, сын пришлет письмо, пока я не знаю, где он находится и т. д…» (июль 1942 г., воспоминания одного из политорганизаторов при домохозяйстве на проспекте Стачек)^>2.

«В марте 1942 года я была настолько истощена, что не могла сама ходить, начался голодный кровяной понос, поэтому мама выхлопотала эвакуационный листок, и мы были эвакуированы по Ледовой дороге жизни через Ладожское озеро на открытой машине на Большую землю.

До Финляндского вокзала меня везли на санках дядя Ваня Ильин с сестрой Ниной, на других санках лежал наш нехитрый скарб. Это было 21 марта 1942 года, а уехали мы с мамой только 23 марта, когда сформировали наш состав. Как везли, куда, что было по дороге, я не помню, была видимо очень слаба, как и мама. Если бы мы не уехали, то наверняка бы умерли»[175].

Эвакуационное удостоверение С.Ф. Петровской и И.Н. Яковлевой от 19 февраля 1942 г. Публикуется впервые

«Уезжали мы с Финляндского вокзала, где много часов на морозе ждали эшелон, который шел из деревни Кокорево, а потом обратно; переполненный состав с большими остановками из-за обстрелов. Добрались уже затемно. В деревне Кокорево пересаживались в автобусы или грузовики, которые перевозили по льду Ладожского озера в Кобону, которая находилась на противоположном берегу. На глазах у всех одна машина ушла под лед, шофер нашего автобуса взял чуть в сторону. В Кобоне нас накормили, а потом, после долгого ожидания, мы оказались в эшелоне, шедшем на Урал. <…>

У многих из нас были отеки от голода и чесотка-дерматит на руках, как говорили, тоже от голода»[176].

Инна Яковлева.18 августа 1941 г.

Публикуется впервые

Уже на третий день войны заместитель председателя исполкома Ленинградского областного совета подготовил проект постановления Военного совета Ленинградского фронта по вопросу об обязательной эвакуации немецкого и финского населения из пригородных районов Ленинграда. По данным переписи населения 1939 г., в восьми этих районах проживало 6699 немцев и 88 764 финнов[177]. На следующий день Военный совет постановление принял. В конце августа