На смуглом лице цепко выделялась бирюза глаз – по их выражению совсем не скажешь, что женщина явно была довольно стара.

— И не думай отказываться! — шутливо рыкнула она на мои вялые потуги отказаться. От этого ее внимания стало приятно и легко на душе – так, как если бы мы с бабушкой зашли в магазин и она, заметив мой алчущий взгляд, вдруг решила угостить меня желаемым. Энк, не думая долго, принял из рук старушки лакомство и тут же снова спрятался за мою ногу – как улитка, которая показывает свою тоненькую шейку, отщипывая листик сочной травинки, но потом сразу же возвращается в свою раковинку.

— Благодарю, но я…

— Принимай то, что дается от сердца, — подарила она мне теплую улыбку, которая тут же сошла на нет, стоило повернуться к продавцу. — А ты закрывай сарай, да не трепи языком.

Та снова поджала губы и демонстративно закатила глаза.

— Или ты думаешь… — старушка понизила голос, от чего мы все одновременно буквально потянулись к ней, чтобы не пропустить ни единого слова, — что разговоры о животных в деревне – к добру? Может быть, ты думаешь, что тут давно не бывало охотников?

Мы сразу же отпряли от сухонькой женщины, засуетились, забегали глазами, словно каждого поймали с поличным за чем-то предосудительным.

Охотники – это война. Это несправедливость, прикрываемая властями. Это кровь. Это слезы. Это запах костров. Это деревянные балки, с которых свисают крепкие корабельные веревки, закругленные на концах, ожидая своей жертвы…

— Угощайтесь, что же это я! — спохватилась пышка. — Тем более, что вам очень нужны положительные эмоции! С таким-то соседом!

После ее слов мне на миг показалось, что вокруг стало тихо – будто бы непроницаемое одеяло набросили на всю площадь. Она замерла, и многоголосье стихло, тишина кольнула сердце.

Женщине и самой, кажется, стало не по себе. Она зябко поежилась и довольно громко произнесла:

— Пудра - самая свежая, сладкая, а внутри – мак. Вы еще не раз вернетесь ко мне!

Энк сжал мою ладонь сильнее, потому что она вспотела и начала выскальзывать. Я обернулась за спину – нет, базар все также жил своей жизнью: гремел кастрюлями, отзывался звуками домашних животных, кряхтел деревом.

Старушка пропала, будто ее и не было, оставив после себя тонкий, едва уловимый шлейф цветочных духов – аромат, который был так знаком мне из-за бабушки…

— И все же, — понизила голос толстушка. — Ко мне приходил…волк! Как быть-то, как быть…А ежели он всю мою скотину перетаскает?!

— Спасибо за угощение, — повела я Энка к выходу. — Мы обязательно вернемся.

— Возвращайтесь! И…берегите себя!

Берегите себя – словно ударило в спину, скользнуло ветром между пальцев, охладило перепонки. Берегите!

Домой мы направились уже под вечер, нагулявшись по деревне, зашли во все магазины, которые были поблизости, узнали ассортимент товара тех маркетов, в которые нужно было добираться на колесах, нарвали цветов по пути к асфальтовой дороге, съели и выпили почти все, что накупили у жителей. Руки все еще саднило от тяжелой ноши, и потому я закинула все покупки в рюкзак, чувствуя его приятную тяжесть за спиной.

Чем выше мы поднимались, тем мрачнее становилось окружающая нас действительность. Даже воздух стал плотнее, серее, чем там, внизу, в деревне. Наступающий со всех сторон лес словно желал слизать асфальтовую дорогу, перемолоть корнями, чтобы не оставить ни единого упоминания о присутствии человека тут, на заповедной земле. Даже жужжание ночных насекомых стало тише, или оно провалилось в этот сумрак, который все ближе подбирался к нашим ногам, задумчиво и пристально наблюдал из-за чернеющих кустов, примерялся к прыжку с крон вековечных деревьев, дышал в спину, зная, что даже быстро обернувшись, мы его не увидим.