– Что? А, нет. Рановато еще.

– Уверены? – Я закивал. Не темный же совсем. Ясно, что не предохранялись мы с Сашкой, но что тут времени прошло.

– Тогда давайте попробуем детское питание. Я знаю, его некоторые у нас берут для диет.

– Да на кой ей диеты! – возмутился я. – Она и так у меня скелетина. Мне б, наоборот, ей мясца нарастить.

– Юноша, диеты не только для похудения бывают. А как раз показаны  при проблемах с пищеварением.

– Ясно. Но детское питание? Мне, блин, ее из соски кормить?

Боюсь, мне Сашка за такое по башке бутылкой врежет. Ну явный перебор же будет.

– У вас детей нет? – понимающе поглядела на меня, как на тормознутого, продавщица.

– Э-э-эм… Будут. Но попозже.

– Вот, смотрите, у нас в баночках есть. Мясное, мясо с овощами, с крупами разными, фруктовое.

Она принялась выставлять на прилавок передо мной десятки разных ярких баночек.

– Еще легкие творожки и йогурт. Кашки опять же, для больного желудка, мне кажется, самое то. Курица отварная нежирная еще, может.

У меня в глазах зарябило от этого изобилия.

– Так, насыпайте мне этого го… добра в пакет, – велел я. – Всего понемногу, но мяса побольше. – На овощах-фруктах особо не поправишься. Трава она трава и есть. – И еще пачку пельменей, хлеба, колбасу и сметаны.

Домой я тоже несся бодрым лосем. Влетел в прихожую, промчался на кухню и застыл дурным истуканом. Сашка стояла там перед раковиной, отмывая мою засратую посуду. Завернутая в какую-то тряпку, на голове тюрбан из полотенца. Стояла на одной ноге, поджав вторую и чуть оттопырив задницу. У меня и пакеты на пол повалились. В два шага подошел к ней, прижался, захапывая всю разом, и вжался мордой в изгиб шеи, ощущая, что земля внезапно из-под ног уходит. Падаю куда-то, улетаю. То ли в небо понесло, то ли вниз лечу. Да плевал я. Хорошо. Хочу вот так всегда. Ее хочу. В моем доме. Насовсем. Теперь уж ни грамма сомнений. Теперь уж если не так, то п*здец тебе, Шаповалов.

15. Глава 15

Стыдно вести себя как капризный ребенок. Да, я это понимаю. Я живу с этим пониманием большую часть своей сознательной жизни. Отец всегда умел четко доносить до меня эту мысль, и мама в этом была с ним солидарна. Да, я была ребенком, у которого было все, и жаловаться хоть на что-то, для такой как я, – грех. Но, к сожалению, испытывать обиду и гнев это никак не мешало. Не по мелочным поводам, нет. Просто… такие всеобъемлющие и при этом вроде как безадресные. Потому что это неправильно было – злиться на отца за его удушающую заботу. 

Точно так же, как неправильно злиться и на Николая за то же самое. Я умом четко признавала его правоту, до глубины души и навечно была ему благодарна за все-все-все. И я вынуждена была принять логику его доводов относительно… Гошки. Сразу же память услужливо подсунула воспоминание о том, как он отвергал меня последнее время. Как шарахался от моих любых прикосновений, будто я его током шарахала, а не пыталась приласкать. Такой злостью от него веяло, прямо-таки яростью. Что это было? Отвращение к опостылевшей до невозможности жене? Или… чувство вины за… 

Господи, ну разве может это быть правдой? Такое предательство. Мой муж, мой добрый, мягкий Гошка мог отдать меня в руки отморозков? Мог обречь на смерть? Но за что? Если я ему до такой степени надоела, то почему не ушел? Неужели и правда дело в отцовских деньгах? В том, что осточертело ждать их? Верить в это у меня не получалось. Гошка... он ведь такой… Никогда он деньгами не интересовался. Заниматься отцовским бизнесом для него было тяжкой обузой. Мог ли он разительно поменяться, а я ничего и не заметила? Или это всегда, с самого начала, было притворством?