Женщине на вид можно было дать чуть больше тридцати лет. Темные волосы ее были собраны на затылке в низкий пучок, а круглое, с правильными чертами лицо было непроницаемо. Она сидела, ни на кого не глядя, будто никого больше не было в приемной, и производила впечатление довольно высокомерной особы, хотя то скорее было следствием волнения.

В отличие от женщины, лицо молодого человека было более подвижно, черты его были мягки и непринужденны, будто молодой человек сидел вовсе не в ожидании собеседования, а пришел только за подписью для некоторых не слишком важных документов. Он сидел на диване, подавшись вперед, и тихонько отбивал большим пальцем левой руки по папке какой-то ритм. Я не могла должным образом рассмотреть его лицо, потому как оно было опущено, а профиль его был только тенью на фоне панорамного окна. Однако у меня создалось впечатление, будто я уже видела его где-то, и я с удивлением обнаружила, что память моя словно пришла в движение, перебирая лоскутки и полотна в темных закромах черепной коробки. Но обрывки были смутными, смятыми, и ни один из них не соответствовал тому образу, который представлял собой этот молодой человек.

Я снова опустила глаза на свою папку, автоматически убрав за ухо выбившуюся прядь волос. Только когда пальцы мои коснулись уха, я вдруг вспомнила, что лицо мое, еще не остывшее после воскресного загара, пылает сильнее спелого помидора. В тот момент я испытала катастрофический, всепоглощающий стыд.

Накануне, после звонка из «Вестиндаст-Ком», я весь день провела за туалетным столиком, пытаясь разнообразными средствами вернуть своему пятнистому лицу более-менее презентабельный вид. Однако области вокруг глаз упорно оставались белыми по сравнению с пылающими скулами и красным подбородком. Утром я приложила титанические усилия, чтобы выровнять тон лица, однако от волнения и жары щеки мои покраснели даже под слоем пудры.

Внезапно молодой человек беззвучно вздохнул и, к моему ужасу, посмотрел в мою сторону. Быть может, он посмотрел вовсе не на меня – я не оторвала своего взгляда от папки, а заметила это его движение лишь боковым зрением. Откинувшись в кресле, я поднесла к своему лицу правую руку и коснулась пальцами переносицы, стремясь тем самым закрыть свое лицо. Образ этого молодого человека дышал безупречностью: его костюм, белоснежная рубашка, часы на левой руке, идеально выбритое лицо, спокойный взгляд и мягкий, но упрямый изгиб губ – все говорило о некричащем, но совершенном вкусе этого человека и склонности его ко всему эстетичному, безупречному. Я же, всегда с трепетом относившаяся к своему внешнему виду, была в тот день далека от безупречности как никогда.

Дверь в коридор открылась так неожиданно, что я вздрогнула. В приемную вошел мужчина невысокого роста, в голубой рубашке, галстуке и темно-синих костюмных брюках. Бросив короткий взгляд на нас, он улыбнулся секретарше и, махнув какими-то листами в сторону кабинета, спросил:

– У себя?

– Он разговаривает по телефону, – ответила секретарша. – С минуты на минуту должен освободиться.

Мужчина кивнул и шагнул в сторону дивана, на котором сидел молодой человек. Опустившись на диван, он закрыл собой молодого человека, так что я позволила себе отнять от лица успевшую онеметь руку.

Так мы просидели еще около пяти минут, когда на столе секретаря зазвонил телефон. Мгновенно подняв трубку, девушка произнесла, обводя нас вопросительным взглядом:

– Вера Эдуардовна?

– Это я, – услышала я собственный слабый голосок.

– Заходите, пожалуйста, – сказала секретарша, кладя трубку. – Вы тоже можете зайти, – обратилась она к мужчине с листами.