Но полицейский пришел еще раньше Витали. Упершись рукой в бок и откинув голову, он стал прохаживаться взад и вперед около меня. Проказник, увидевший его прежде всех, тотчас же принялся передразнивать его и тоже начал ходить, бросая на меня грозные взгляды.

Публика захохотала и захлопала в ладоши. Полицейский обиделся и сердито взглянул на меня, отчего хохот еще усилился.

Тогда полицейский пришел в ярость и, прохаживаясь около веревки, смотрел на меня с такой злобой, что я испугался, как бы не вышло чего дурного.

А Проказник не унимался. Я позвал его, но он не послушался меня, а когда я хотел схватить озорника, он ускользнул от меня.

Не знаю, почему полицейскому пришло в голову, что я заставляю Проказника передразнивать его. Он вдруг перешагнул через веревку и дал мне пощечину.

Опомнившись, я увидел, что Витали стоит между мной и полицейским, держа того за руку.

– Как вы посмели ударить мальчика? – воскликнул он. – Какая низость!

Полицейский вырвал руку и, схватив Витали за шиворот, грубо потащил его за собой. Возмущенный Витали выпрямился и ударил кулаком по руке полицейского.

– Что вам нужно от меня? – спросил он.

– Я арестую вас. Идите в полицию.

– Для этого-то вы побили ребенка?

– Довольно болтать, идите за мной.

Витали сдержался и, обернувшись ко мне, сказал:

– Вернись на постоялый двор и побудь там с собаками. Я пришлю тебе весточку.

И полицейский увел его. Собаки бросились было за хозяином, но он велел им вернуться и они снова подошли ко мне. И тут я заметил, что они были в намордниках; только намордники эти состояли просто из узеньких ленточек, с кисточками по бокам.

Публика быстро разошлась. Осталось всего несколько человек, обсуждавших происшествие.

– Старик был прав.

– Нет, ему не следовало делать этого!

– А зачем полицейский бил мальчика, который был ни в чем не виноват?

– Во всяком случае, дело кончится плохо. Старику не миновать тюрьмы.

Я горячо привязался к Витали, и эта привязанность увеличивалась с каждым днем. Он заботился обо мне, как отец, выучил меня читать, писать, петь, играть на арфе. Во время пути он объяснял мне все, что мне казалось непонятным, и сообщал разные сведения о том, что интересовало меня. В холодные ночи он укрывал меня своим одеялом; в жаркую погоду брал у меня часть вещей, которые я нес. И разлука с ним была для меня очень тяжела. Когда мы теперь в ним увидимся?

Люди говорили, что его посадят в тюрьму. Неужели он долго просидит там? И что же я буду делать? На что буду жить?

Витали всегда носил деньги с собой, и полицейский так быстро увел его, что он не успел отдать их мне. А у меня было всего несколько мелких монет в кармане. Разве может их хватить на еду мне, собакам и обезьяне?

Два дня я просидел на постоялом дворе, не решаясь выйти на улицу. Наконец на третий день какой-то человек принес мне письмо от Витали. Из него я узнал, что моего хозяина действительно посадили в тюрьму и что в следующую субботу его будут судить за сопротивление полицейскому.

«Мне, может быть, придется дорого поплатиться за то, что я погорячился и поступил необдуманно, – писал он. – Приходи на суд, это послужит тебе уроком».

Далее он давал мне несколько советов, писал, что целует меня и просил приласкать за него Капи, Дольче, Зербино и Проказника.

Пока я читал письмо, Капи, поднявшись на задние лапы, обнюхивал его и махал хвостом: он узнал по запаху, что оно побывало в руках его хозяина. За последние три дня он в первый раз оживился и выказал радость.

В девять часов утра в субботу я подошел к двери суда и, как только отворили ее, вошел в залу. Мало-помалу она наполнилась: в числе публики было много людей, видевших ссору Витали с полицейским.