— В стационаре я точно перенервничаю, — поджав губы. — У меня папа серьезно болен. Если попаду в больницу, а родители узнают о моем состоянии, то мне никто не скажет…

Слова путаются, вязнут в потоке мыслей и скопившейся во рту слюне. Всхлипнув, прижимаю ладонь ко рту, затем запрокидываю голову. Главное — не разреветься здесь.

— Согласен, — задумчивый голос Шершнева пробирается шторм неукротимых мыслей и эмоций. — Устройте Лене условия стационара дома.

— Нет, Олег Константинович, вы меня не услышали, — настойчивость в голосе Виталия Петровича намекает на бессмысленность спора.

Обреченно склоняю голову.

— Нет, — испуганно оборачиваюсь на Шершнева.

Он спокоен как удав, расслаблен и уверен в себе. Не терпит отказа. Вновь смотрю на врача, но с некоторой гордостью за моего мужчину.

— Это вы меня не услышали, Виталий Петрович. Я жду варианты, а не оправдания.

Тишина растягивается. После минуты молчания Виталий Петрович трет переносицу и вновь переносит внимание на монитор.

— Что-нибудь придумаем, — бросает в ответ.

4. Глава 4

— На каком сроке делают ДНК тест? — вопрос Шершнева застает врасплох.

Морщусь от неприятного ощущения. Меня тычут в лужу, которую я не делала, словно котенка. Оборачиваюсь, сминаю в кулаке пустой пакетик сахара. Он с невозмутимым видом расправляет крышку на картонном стаканчике из-под кофе.

— Почему в больнице не узнал? — шиплю в ответ, затем оглядываюсь по сторонам.

Стоящий рядом мужчина заинтересованно щурится. Низкая полная женщина в солнечных очках что-то шепчет ему на ухо, а потом тычет в нашу сторону.

Ежусь. Никогда бы не думала, что окажусь в такой ситуации.

Не уверена, что вопрос Шершнева прозвучал так громко. Но от взгляда незнакомцев становится некомфортно.

Расслабься, Лена. Просто они вас узнали.

Дело не в том, что он сказал. Успокоительная мантра не помогает. В ушах поднимается гул. Кручу головой сильнее. Кажется, что все люди на заправке смотрят только на нас. И каждый слышит, о чем мы говорим.

Стая невидимых муравьев забирается под пуховик и маленькими лапками топчется по воспаленной коже. Глубокий вдох не дает ощутимого результата, облегчение не приходит. Сжимаюсь, чтобы спрятаться от безжалостных взглядов толпы.

— Третья колонка, девяносто пятый заправилась! — спасительный голос кассира в красной кепке отвлекает незнакомца со спутницей.

— Чего на улицу не заорал? — бурчу и двигаюсь поближе к Шершневу. Цепляюсь за рукав его пальто и на всякий случай натягиваю на лицо ослепительную улыбку. — На нас все пялятся. Желаешь стать героем желтой прессы?

— Я мелькаю там на постоянной основе — Шершнев подносит стаканчик к губам и морщится после глотка. — Ты не ответила, что с тестом?

Подхватываю его под локоть и под собственный смех тяну к выходу. Если ему плевать на репутацию, то мне нет. Оказаться под натиском журналистов — это не предел мечтаний. Последнее время моя семья на своей шкуре познает прелести жизни знаменитостей.

Оно неизбежно. Когда отец заболел, мы чудом сохранили все в тайне. Но ситуация в корне изменилась после его отправки в Израиль. Мы понимали, что будет сложно, но ситуация приняла неожиданный оборот.

В попытке найти сенсацию журналисты подстерегали нас повсюду. Как стая голодных собак, от которой не спрячешься, они накинулись на нашу семью. Каждое слово выворачивали наизнанку, вырывали фразы из контекста, публиковали случайно сделанные фотографии.

Иногда даже шли на откровенное вранье. Мне постоянно приписывали новые романы, маме — молодых или влиятельных любовников. Досталось всем нашим знакомым. Александр Самуилович Лазарев попадал под раздачу так часто, что вместо злорадства я испытывала к нему только жалость.