— Весь ковер заляпаешь.

— Какой? — усмехается Лазарев и многозначительно указывает взглядом на покрытый ламинатом пол. — Его здесь отродясь не было.

— А теперь будет! — рявкаю в ответ, уперев руки в боки. — С минуты на минуту жду курьера.

— Вот я и помогу его постелить, — хмыкает Лазарев и, насвистывая что-то себе под нос, скидывает ботинки. — Раз Олега нет, я быстренько сполоснусь. А ты чайку сделай мне пока, Ленусь.

Ошарашенная наглостью, смотрю на то, как Лазарев бодро снимает пальто. Затем, держа его двумя пальцами, вытягивает перед собой и со взглядом дотошливой училки придирчиво рассматривает.

— Мда, жалко, — причмокивает Лазарев и откидывает испорченную вещь в сторону. — Новое совсем. Как думаешь, химчистка возьмет?

Хлопаю ресницами не зная, что сказать. А Лазареву и не нужен ни собеседник, ни проводник. Он прекрасно справляется. Уверенно проходит на кухню, открывает с первого раза нужный ящик и вытаскивает коробку с красным крестом. Аптечка формата девяностых. Я помню такие еще в глубоком детстве. Лазарев же бодро стягивает резинку и, пошуршав содержимым, вытаскивает несколько пузырьков и запечатанный бинт.

— Диски ватные у тебя есть? — кидает в мою сторону измученный взгляд, а я недоуменно морщусь.

Запрокинув голову, Лазарев протяжно вздыхает, а затем выпрямляется и трясет передо мной маленьким вытянутым целлофановым пакетом.

— У Олега кончились, — поясняет он.

Отмираю. Кидаюсь к сумке и быстро выуживаю искомое.

Лазарев выхватывает из рук и, кивнув в благодарность, исчезает за неизвестной мне дверью под лестницей. Через минуту раздается шум воды.

Миллиард вопросов в моей голове растягивают время до бесконечности. Я не жажду общения с Лазаревым, но почему-то ощущаю за него беспокойство.

Мы никогда не дружили. Он встречался с Катей и был лучшим другом Олега. Наша единственная связь разорвалась в день, когда он влез в наши с Шершневым отношения.

Но сейчас, как бы не казалось странным, я ощущаю беспокойство. Мне любопытно, что произошло, но не только.

Лазарев выглядит очень паршиво.

Глупо отрицать — меня это волнует.

Чтобы занять себя, мчусь на второй этаж за ведром и тряпкой. Грязь, смешанная с кровью и снегом, слишком быстро растянется по дому, а я люблю чистоту. Закончив с полом, я все же решаю подогреть чайник. Сутра я так ничего и не ела.

В очередной раз даю себе подзатыльник.

Обвиняю Шершнева в безответственности, а сама?

В больнице говорили, что сегодня должно прийти все необходимое, а я так нагло нарушаю режим.

Кладу ладонь на живот и нежно поглаживаю. От него по всему телу растекается тепло, подобно нагретому солнцем пляжному песку. Оно обволакивает все тело в уютный кокон и тревожный барабан внутри, наконец, умолкает.

Прости, малыш. Папа исправляется, и мама исправится.

Женя появляется из ванной тихо, без всяких заявлений. Молча садится за стол и утыкается в уже остывший чай. Вглядываюсь в его лицо. Без кровавой корки, оно выглядит лучше, но все равно видны синяки и многочисленные ссадины.

Взгляд сам сползает на его руки. Исследует костяшки пальцев и тонкие длинные пальцы. Я помню их еще заляпанными графитом. Сейчас они выглядят идеально.

— Ты даже не сопротивлялся? — недоуменно сталкиваюсь с его потухшим взглядом.

— С чего ты взяла? Ты просто не видела того парня, — усмехается Лазарев знакомой цитатой.

Но его глаза не улыбаются вместе с ним. Они остаются холодными, покрытыми затертой ледяной коркой. А под ней то и дело мелькает огонек безумия.

Я не понимаю, что происходит. Лазарев никогда не был слабаком. Защищал Олега, всегда мог постоять за себя.