Неизменно. Стабильно. Ровно. Прямо. Чисто. Это хорошие слова, и их было много в моей жизни. Я легко привязывалась к вещам, поэтому в этой комнате многое не менялось уже несколько лет. Это покрывало в стиле пэчворк я выбрала в четырнадцать лет, когда предыдущее износилось от времени. Этот винтажный письменный стол мне купили, когда я только пошла в начальную школу. Слишком большой и серьезный для маленькой девочки. За ним легко было представить Диккенса или Вирджинию Вульф.

Я подошла к столу, на котором лежал футляр. Скрипка была со мной в тот вечер, она почти всегда была со мной. Много же ты повидала, я провела пальцем по грифу. Меня тянуло сыграть, но страшила мысль, что физиотерапия не смогла вернуть прежнюю форму моим рукам. Поддавшись трусости, я закрыла футляр. Сбоку над столом была полка с моими наградами. Я пробежалась по знакомым и выцепила взглядом только одну новую. Этот год не был триумфальным. Награда из серебристого стекла была задвинута назад. Я аккуратно сняла ее. «Серебряную скрипку» я все-таки получила. Не зря так долго тренировалась, оставалась до позднего вечера на репетициях. И даже попала в аварию.

Жаль, что я не помню, как выступила. Мой взгляд переместился на пробковую доску над столом. И я нахмурилась. Раньше здесь были приколоты три или четыре фотографии, афиши конкурсов, в которых я планировала поучаствовать, брошюра консерватории, программка Метрополитен-Опера две тысячи пятнадцатого года. Вечер, который будет в моей памяти всю жизнь. Хотя теперь нельзя быть в этом такой уверенной, не так ли?

Теперь в центре доски висела только одна фотография. Та, которая была загружена и в мой телефон — с Эндрю. Мне говорили, что время лечит. Но я вижу, что прошлый год дался мне тяжело — я тосковала. А сейчас снова вернулась к началу.

Я подошла к напольному зеркалу, которое мама купила мне на тринадцатый день рождения со словами, что каждая юная леди должна следить за собой. С тех пор, в какой бы угол комнаты я не прошла, юная Шарлотта Тортон следит за мной из зеркала.

Я не изменилась, хотя были дни, когда выглядела и получше. Навыки женских уловок давались мне сложно. Но я умела сохранять свой внешний вид в порядке: чистым и аккуратным. Я улыбнулась. Выглядело вымученно. С улыбками у меня шла отдельная борьба. Мне часто говорили, что я выгляжу, будто мне грустно и я готова заплакать. А все из-за моих глаз, как у бассет-хаунд. И безвольно приоткрытого рта. Бекка советовала почаще улыбаться. Но в совокупности с моим не всегда хорошим настроением улыбка выходила механической.

Я коснулась пальцем губ. Возможно, я уже целовалась. Но этого тоже не помню. Не буду скрывать, раньше я представляла, как буду встречаться с парнем. Мне было это не чуждо, как и другим менее разумным и менее дальновидным девушкам. Я видела этих красивых и популярных парней в школе и задавалась вопросом, какого это. Может быть, моя жизнь была бы более полной. Лукас Хэйл, кто бы мог подумать… Его я тоже помнила. Команда пловцов всегда привлекала много внимания в школе.

Теперь у меня есть парень, но я не чувствую, что моя жизнь стала более полной. Скорее чувствую себя еще более забытой. В больнице, когда, кроме родителей и врачей, ко мне никто не приходил, у меня не пропадало чувство, что это не я забыла, а меня.

Лукас Хэйл больше не приходил. Бекка не брала трубку. Я звонила нашему общему другу Тоби Лейтчу, но он не знал, где Бекка, а сам валялся с ангиной дома. В разговоре с ним чувствовалась неловкость, может, потому что пострадавшая сама звонила, а не ее навестили, как полагает хороший тон. А еще он постоянно спрашивал, помню ли я то или это. Даже тогда, когда уточнила, что из моей головы пропал только год, а его я прекрасно помню. Это утомляло.