Ее запал гаснет. Снова кусает губы и сжимает ручку пальцами.

- Повезло тебе. 

- Я вырос в детдоме. У меня нет родителей.

Девчонка замирает, вскидывает на меня глаза, и я вижу именно то, что ожидал. Какие же они все предсказуемые и одинаковые! Стоит только сыграть в бездомного котенка, сразу слезу пускают и считают нужным спасти меня, излечить от одиночества, от боли, задушить заботой. Ненавижу гребаную жалость, но она часто играет на руку. 

Смотрю в зеленые глаза и проваливаюсь в прошлое, уже снова скребу ногтями зеленые стены подъезда. Вспоминаю тринадцатилетнего пацана, отца которого посадили за угон, а мать нашла повод уйти в очередной запой и собрала в доме притон. А когда я стал мешать пиршеству, зашкварник выкинула из квартиры на лестничную клетку. Я так и уснул на холодном бетоне спустя долгие крики, стук в дверь до разбитый костяшек и распухших пальцев, которыми сдирал краску со стен, расписанных маркером. 

Проснулся я утром у соседки, где меня ждал соцработник. Квартира к тому времени была опечатана: оказывается, ночью «приятели» матери подрались, и один зарезал другого. Жаль, что они тогда все друг друга не перерезали. 

Медленно выползаю из проклятого колодца воспоминаний, девчонка еще смотрит.

- Так уж и нет? – удивляет простым вопросом. – Я о родителях.

Я ждал, что кинется соболезновать, и все в таком духе. Все обычно кидаются.

- Отец сидит, мать пьет, не знаю, жива ли еще, - говорю правду, сбитый с толку. - Я давно их не видел.

- Они хотя бы живы, - шепчет еле слышно.

- В смысле?

- И все-таки ты тупой, - произносит, но уже с улыбкой. – Я не знала маму.

- Может, к лучшему.

Она замирает, вроде что-то собирается сказать, но медлит. Сейчас без яркой помады и всех этих влажный блесков, ее губы кажутся натуральными, но какое мне дело вообще?

- Почему ты не знаешь испанский, если у тебя татуировка на итальянском? Они ведь похожи.

Хитрым, даже коварным взглядом забирается за воротник майки, смотрит, будто на чем-то поймала меня.

- Что-то знакомое… сила, сильный, - пытается перевести.

- Тот мечется, в ком сила не тверда.

- Это откуда?

- «Божественная комедия».

- Данте. Точно, - осеняет догадкой.

- Ну вот, тупой вроде бы я, а тормозишь ты.

Принцесса смеется: звонко, аж перепонки напрягаются. И от этого смеха мне становится не по себе. 

- Так ты фанат? Пугаешь девчонок историями про круги ада? – отвлекает глупыми вопросами, которым даже рад сейчас.

- Не пугаю, предупреждаю. Все мы там будем. А у тебя есть татуировки?

Краснеет, передает тетрадь. 

- Я закончила, - бурчит.

- Радостней надо кончать.

- А можно счет? 

Пусть делает вид, что взрослая и не смущается, мне все ясно. За счет плачу я деньгами ее отца. 

- Тебя подбросить? – спрашивает, когда выходим на улицу, ежится от ветра.

Я бы лучше на автобусе поехал, по прямой как раз: переодеться дома и в шиномонтажку оживлять «цивик». Снова рисковать жизнью тоже нет желания. Но близняшки просят задержаться минут на двадцать, обещают перехватить девчонку по дороге.

- Если не сложно, - соглашаюсь я.

- Конечно сложно, - смеется та. 

Правда, в машине опять напрягается, царапает взглядом, но молчит.

- Ты к Зое сейчас собираешься? Если к ней, позвони, тогда мы договоримся на другое время или…

- Нет, мне нужно домой, а потом на работу.

К счастью, больше не лезет с расспросами. Я называю адрес, мажорка включает навигатор: конечно, в такой жопе мира она явно не была. Мы едем под стук дождя в лобовое, который внезапно срывается с почти безоблачного неба. На этот раз едем гораздо медленнее и спокойнее, я, кажется, даже не поседею.