Роуэн мягко поясняет.

– Не в самом озере, Якоб. Где-то поблизости. В одном из горячих источников.

Он все кивает и кивает, не глядя на нее.

Роуэн оборачивается к Ютте. Та отвечает беспомощным взглядом.

Роуэн нажимает:

– Ты же знаешь, такого не предполагалось. Мы изучили вирус, изучили океанографию и очень тщательно подобрали место. Но что-то все-таки упустили.

– Чертов Гольфстрим накрылся, – говорит старик. Голос его ненамного, но сильнее тела. – Говорили, что так и будет. Все течения изменятся. Англия превратится в Сибирь.

Роуэн кивает.

– Мы рассматривали различные сценарии. Кажется, ни один не подходит. Я подумала: может быть, в самом Бетагемоте есть что-то, чего мы не учли? – Она чуть подается вперед. – Ваши люди ведь много чего накопали в Огненном поясе[10], а? Еще в тридцатых?

– Ну конечно, там все копались. Треклятая архея была золотой лихорадкой двадцать первого века.

– И на Хуан де Фука много времени провели. С Бетагемотом не сталкивались?

– М-м-м. – Якоб Хольцбринк качает головой, но плечи его не шевелятся.

– Якоб, ты меня знаешь. Я всегда была за строгое хранение корпоративных тайн. Но теперь мы на одной стороне, так сказать, в одной лодке. Если ты что-то знаешь, хоть что-то…

– О, Якоб ведь никогда не занимался исследованиями, – перебивает Ютта. – Ты же знаешь, он больше работал с персоналом.

– Да, конечно, но перспективными областями всерьез интересовался. Его всегда волновали новые открытия, не забывай. – Роуэн тихонько смеется. – Было время, когда мы думали, что он просто живет в батискафе.

– Только на экскурсии выбирался. Ютта права, исследований я не вел. Этим занимался Джарвис и его группа. – Якоб встречает взгляд Роуэн. – Всю его команду мы потеряли, когда Бетагемот вырвался на волю. УЛН рекрутировала наших людей по всему земному шару. Выхватывала прямо у нас из-под носа! – Он фыркает. – «Общее благо», черт бы его побрал.

Ютта сжимает ему колено. Он оглядывается на жену и улыбается, накрывает ее ладонь своей.

Взгляд снова сползает к полу. Старик еле заметно покачивает головой.

– Якоб, понимаешь ли, не сближался с научной группой, – объясняет Ютта. – Известное дело, ученые плохо разбираются в людях. Выпусти их к публике – случилась бы катастрофа, но им все равно иногда не нравилось, как Якоб презентовал их находки.

Роуэн терпеливо улыбается.

– Якоб, просто я тут подумала насчет Бетагемота и его возраста…

– Чуть не самый старый организм на планете, – говорит Якоб. – Мы, остальные, завелись позже. Свалились с марсианским метеоритом или еще как. Чертов Бетагемот чуть ли не единственная тварь, которая здесь же и зародилась.

– Но ведь в этом все и дело, да? Бетагемот не просто предшествовал остальной жизни, он появился раньше фотосинтеза. До кислорода! Ему больше четырех миллиардов лет. Остальные по-настоящему древние микроорганизмы – археобактерии, нанолиты и так далее – так и остались анаэробными. Их находят только в ограниченных средах. А Бетагемот еще старее, но кислород его нисколько не волнует.

Якоб Хольцбринк замирает.

– Умная тварюшка, – говорит он. – Идет в ногу со временем. Обзавелся этими, как их называют… как у псевдомонасов…

– Генами Блашфорда. При стрессе меняют скорость собственной мутации.

– Да, да. Гены Блашфорда. – Якоб поглаживает ладонью свои редкие волосы и покрытый старческими веснушками череп. – Он приспособился. Приспособился к кислороду, приспособился жить в рыбах, а теперь приспосабливается к каждому уголку и закоулку нашей чертовой планеты.

– Только не к сочетанию низких температур и высокой солености, – замечает Роуэн. – Он так и не адаптировался к самой обширной экологической нише планеты. Глубины моря отвергали его миллиарды лет, и сейчас бы отвергли, если бы не источник Чэннера.