В будущем Ахилл понял и то, что «ТераДруг», скорее всего, ему подыгрывал. Целью программы было привлечение клиентов, а для этого не стоит тыкать их носом в неприятные истины. Маркетинговая стратегия требует, чтобы клиенту было приятно.
И все же это не значит, что программа непременно врала. Зачем, если правда достигает той же цели? К тому же это было так рационально. Не грех, а дисфункция. Термостат, выставленный с изъяном, хотя его вины в том и нет. Вся жизнь – это машина, механизм, построенный из белков, нуклеиновых кислот и электрических цепей. А когда это машины могли контролировать собственные функции? Тогда, на заре суверенного Квебека, он познал свободу отпущения: Невиновен, всему причиной – ошибка в схеме проводки.
Но вот что странно.
Казалось бы, градус отвращения к себе должен был после этого хоть немного понизиться.
Дом больного
Джин Эриксон с Джулией Фридман живут в маленьком однопалубном пузыре в двухстах метрах к юго-востоку от «Атлантиды». Хозяйством всегда занималась Джулия: всем известно, что Джин недолюбливает замкнутые помещения. Дом для него – подводный хребет, а пузырь – необходимое зло, существующее ради секса, кормежки и тех случаев, когда его темные грезы оказываются недостаточно увлекательными.
Даже в таких случаях он воспринимает пузырь так же, как ловец жемчуга двести лет назад воспринимал водолазный колокол: место, где изредка можно глотнуть воздуха, чтобы вернуться на глубину. Теперь, конечно, речь скорее об реанимации.
Лени Кларк вылезает из шлюза и кладет ласты на знакомый, до смешного неуместный здесь коврик. В главной комнате темновато даже для глаз рифтера: серые сумерки размываются лишь яркими хроматическими шкалами на панели связи. Пахнет плесенью и металлом, чуть слабее – рвотой и дезинфекцией. Под ногами булькает система жизнеобеспечения. Открытые люки зияют черными ртами: в кладовку, в гальюн, в спальный отсек. Где-то рядом попискивает электронный метроном – кардиомонитор отсчитывает пульс.
Появляется Джулия Фридман.
– Он еще… ой. – Она сменила гидрокостюм на термохромный свитер с горловиной «хомутом», почти скрывающей шрамы. Странно видеть глаза рифтера над воротом сухопутной одежды. – Привет, Лени.
– Привет. Как он?
– Нормально. – Развернувшись в люке, она прислоняется спиной к раме: наполовину в темноте, наполовину в полумраке. А лицом обращается к темноте и к человеку в ней. – Но бывает и лучше, я бы сказала. Он спит. Он сейчас много спит.
– Удивляюсь, как ты сумела удержать его в доме.
– Да, он бы, наверно, даже сейчас предпочел бы остаться снаружи, но… думаю, согласился ради меня. Я его попросила. – Фридман качает головой. – Слишком легко это вышло.
– Что?
– Его уговорить. – Она вздыхает. – Ты же знаешь, как ему нравится снаружи.
– А антибиотики, что дала Джерри, помогают?
– Наверное. Скорее всего. Трудно сказать, понимаешь? Как бы плохо ни было, она всегда может сказать, что без них было бы еще хуже.
– Она так говорит?
– О, Джин, с тех пор, как вернулся, с ней не разговаривает. Он им не верит. – Джулия смотрит в пол. – Винит ее во всем.
– В том, что ему плохо?
– Он думает, они с ним что-то сделали.
Кларк припоминает.
– Что именно он…
– Не знаю. Что-то. – Фридман поднимает взгляд, ее бронированные глаза на миг встречаются с глазами Кларк и тут же уходят в сторону. – Уж слишком долго не проходит, понимаешь? Для обычной инфекции. Как тебе кажется?
– Я сама не знаю, Джулия.
– Может, тут как-то вмешался Бетагемот. Осложнил состояние.
– Не знаю, бывает ли такое.
– Может, я теперь тоже заразилась. – Кажется, Фридман говорит сама с собой. – То есть, я много с ним сижу…