Политика предприятия гласит: «Руководство открыто к общению для всех служащих завода».

— Ой, кажись, я не вовремя, — ухмыляется Евгений, застав нас в двусмысленной позе. Суровцев исчезает, оставляя после себя неловкую паузу.

Потрясающе, просто великолепно. Теперь я точно не отмажусь от шуток, сплетен и разговоров на тему постельных утех с участием начальницы.

— Ливанский, — выдыхает Стерлядь, глядя на меня.

— Я уволен? — спрашиваю обреченно. Спорить совсем не хочется.

— Да.

Больше никогда не буду помогать женщинам. Клянусь своей писательской карьерой.

7. Глава 7. Увольнение, как повод для страданий

— Как она могла тебя уволить, если твой отдел подчиняется Махмудовне? — в голосе Гришеньки столько возмущения, сколько во мне не наберется даже после отвратительного разговора с начальницей в кабинете один на один.

Стоило этому ужаленному в одно место скрыться, спустя час ко мне не подошел только ленивый и не позвонил немой, интересуясь произошедшей ситуацией. Каждый секретарь, мастер, бригадир — половина завода бегала туда-сюда в конце рабочего дня с любопытными лицами. Удивительно, что не дошли до высшего руководства. Впрочем, нет предела совершенству. Завтра узнаю много интересного, а то к пяти часам по слухам, мы с Марьяновной закончили голыми на столе.

Самое обидное во всей этой ситуации: я Марину даже не целовал. Вообще, бьет по самооценке — нажраться охота. Если уж чихвостить за косяки хотя бы за дело, но не за слухи.

Получается, натворил дел лишь в воспаленных умах любопытных сотрудников. Маша, кстати, успела отчитать меня до того, как Лидия Федоровна пропустила мою честь через эмоциональный шредер.

«Это просто отвратительно, Кирилл! Мы надеялись, что ты порядочный человек».

Надеялись они. Лучше бы научили работников стучать прежде, чем входить. Заодно язык держать за зубами. Хотя какая разница? Для них я — виновник номер один.

— Ты должен на нее пожаловаться!

— Угу.

— Кир, я серьезно, — Гриша хмурит брови, будто мне есть дело.

Отпиваю пива, задумчиво рассматривая стеклянные бутылки с этикетками в баре. Где-то на задворках несколько мужиков смотрят повтор хоккейного матча, а рядом воркует влюбленная парочка. От постоянных криков болит голова. Сказывается недосып, плохое настроение и какая-то вялотекущая депрессия. Совсем я обабился в этой конторке, скоро начну хандрить на осень и рыдать в подушку от одиночества.

— Ага, — выдавливаю из себя согласие, когда меня вновь начинают трясти за плечо.

— Кир, кончай страдать. Завтра с новыми силами проснешься и решишь эту проблему. Я уверен, — заявляет мне Гришаня. Только звучит не слишком правдиво, хоть друг очень старается.

— Прекрати трогать своими ластами мое плечо. У меня, знаешь ли, зона комфорта есть. Сегодня я унылый интроверт, дай утопиться на дне стакана от серости праха бытия насущного.
Как хорошо сказал-то. Стоит записать на будущее для потомков. Потом использую где-нибудь в постапокалипсисе. К дьяволу эти романы, любовь — не мое кредо. Даже офисная инфузория с меня не вышла. Два месяца прошло, а уже уволен с позором. Хорошо, если гадость какую-нибудь в трудовой не напишут. Потом разбирайся с инспекцией по судам. 

Что-то, правда, нюни распустил. Драный насос, во что я превращаюсь?

— Ты же не собираешься оставить все как есть? — интересуется Гриша, отклоняясь на стуле с высокой спинкой и вытягивая ноги.

Я собрался ответить, но замер, открыв рот и заметив вошедшую фигуру со стороны входа. Если еще не ослеп к середине вечера, то в мужскую обитель пришла сама Стерлядь. Стоит, судорожно оглядывается, явно не понимая, что здесь забыла. Марине некомфортно, а мне весело, и никакой жалости я не чувствую. Наблюдаю из-под полуопущенных ресниц, как Марьяновна гуськом пробирается к бару, осторожно оббегая пьяную компанию.