Роланд пожал плечами.

– Думаю, нет. Если в теле его и таился демон, то он теперь улетел.

Эдди протянул мизинец, готовый в любую секунду отдернуть руку, если почувствуется хоть малейший разряд электричества. Прикоснулся сначала к остывающей плоти внутри глазницы размером едва ли не с бейсбольный мяч, потом – к одной из этих непонятных струн. Только это была не струна, а очень тонкая стальная нить. Эдди вытащил палец. Красная искорка подмигнула еще раз напоследок и погасла уже навсегда.

– Шардик, – пробормотал Эдди. – Мне это имя знакомо, но что-то я не могу припомнить. Тебе, Сьюз, оно ничего не говорит?

Она лишь молча покачала головой.

– Самое странное… – Эдди беспомощно рассмеялся. – У меня оно почему-то с кроликами ассоциируется. Бредятина, правда?

Роланд встал. Суставы в его коленях громко хрустнули.

– Надо перенести лагерь, – объявил он. – Земля здесь испорчена. Та поляна, куда мы ходим стрелять, она как раз…

Он сделал пару нетвердых шагов, но вдруг ноги его подкосились, и Роланд повалился на землю, сжимая руками голову, упавшую на грудь.

Эдди с Сюзанной испуганно переглянулись, и Эдди рванулся к Роланду.

– Что с тобой, Роланд?

– Был мальчик, – отрешенно проговорил стрелок. Помедлил мгновение, чтобы сделать вдох, и добавил: – Не было никакого мальчика.

– Роланд? – Сюзанна приобняла его за плечи. Его била дрожь. – Роланд, что с тобой?

– Мальчик, – сказал Роланд, глядя на нее невидящими глазами. – Это мальчик. Всегда мальчик.

– Какой мальчик? – Эдди в отчаянии перешел на крик. – Какой мальчик?

– Тогда, значит, иди, есть и другие миры, кроме этого, – сказал Роланд и потерял сознание.

В ту ночь они долго сидели без сна у большого костра, разведенного Эдди с Сюзанной на поляне, которую Эдди именовал «наше стрельбище». Открытая с одного края, эта поляна не подошла бы для зимнего лагеря, но сейчас, когда в мире Роланда по-прежнему царило лето, здесь вполне можно было расположиться.

Ночное небо выгнулось над их головами черным сводом, испещренное даже не звездами, а целыми галактиками. Прямо на юге, на той стороне реки тьмы, в которую превратилась теперь долина, Эдди увидел Древнюю Матерь, встающую над далеким невидимым горизонтом. Он покосился на Роланда. Тот сидел, съежившись, у костра, кутаясь в три меховые шкуры, хотя ночь была теплой, а пламя жарко разгорелось. Рядом стояла тарелка с нетронутым ужином. А в руке Роланд сжимал кость. Эдди опять посмотрел на небо, вспоминая легенду, что рассказал им с Сюзанной стрелок за долгие дни перехода от пляжа по холмам, а потом – по дремучему лесу, где они теперь обрели временное пристанище.

Еще до начала времен, рассказывал Роланд, Старая Звезда и Древняя Матерь – оба юные, страстные и влюбленные – сочетались браком. Но однажды они разругались, и ссора эта была ужасна. Древняя Матерь (которая в те незапамятные времена звалась своим настоящим именем – Лидия) застала Старую Звезду (а его настоящее имя – Апон) с прелестной юной девой по имени Кассиопея. Это был настоящий семейный скандал со швырянием посуды, выцарапыванием глаз и тасканием за волосы. Один из брошенных в запале глиняных горшков стал Землей; отбитый черепок – Луной; уголек из их кухонной печи – Солнцем. В конце концов боги вмешались в драку, пока Апон и Лидия, ослепленные гневом, не уничтожили мироздание, которое только еще зародилось. Кассиопею, бойкую красотку, из-за которой, собственно, и началась вся эта заваруха («Ну да, – ввернула тогда Сюзанна, – всегда виновата женщина»), изгнали, положив ей отныне и присно качать небесные качели, сотканные из звезд. Но даже такая крутая мера проблемы не разрешила. Лидия готова была простить и начать все снова, но в упрямом Апоне взыграла гордость («Ну да, – высказался тогда Эдди, – во всем виноват мужик»). Так они и расстались, и теперь суждено им вечно смотреть друг на друга, исходя ненавистью и томлением, через звездную бездну, в которую рухнуло их супружество. Уже три миллиарда лет, как их не стало, Лидии и Апона, она превратилась в Древнюю Матерь, он – в Старую Звезду. Она – на юге, а он – на севере, и оба тоскуют, и оба стремятся друг к другу… но оба слишком горды, чтобы первыми сделать шаг к примирению… а Кассиопея качается на своих звездных качелях, качается и смеется над ними.