Проснувшись, роженица несколько раз настойчиво надавила на кнопку вызова. Сестра прибежала с некоторым опозданием, виновато улыбаясь. Эта виноватость напомнила Наде, как ещё совсем недавно, попав в Москву, она испытывала беспричинное чувство вины перед всеми, кто стоял выше неё на общественной лестнице, как заискивающе улыбалась людям, которые ждали от неё смирения, подчинения, готовности унизиться. Большаков тоже был из тех, кто мог делать с нею всё что угодно. Смириться с этим возможно, только требуя того же от других. Теперь она такое право заслужила, она мать его ребёнка.

– Принесите жареную куриную ножку с картофельным пюре и свежий огурец, – произнесла она строго.

С тех пор как она сделалась безобразно толстой, её постоянно мучил голод.

– У нас обед через час. Будет на выбор: мясная запеканка или…

Надежда не стала слушать дальше.

– У вас может быть что угодно. А мой организм хочет курицу, и побыстрее.

Сестра опустила голову и вышла. Примчалась врач.

– Если вы пришли оспаривать меню, то напрасно, – сказала Надежда с таким выражением на лице, что акушерка замахала руками:

– Я пришла помочь вам приложить малышку к груди – наступило время кормления. Позвольте ощупать вашу молочную железу. Видите, молозиво уже выделяется. Оно очень полезно для новорожденного.

Молодая мать капризно надула губы:

– Нельзя ли покормить девочку из бутылочки? Я ещё слаба. Хотя мне и не делали кесарева, согласитесь, всё-таки это неординарные роды.

– Конечно, конечно.

– И не пеленайте ребёнку ручки, в Америке давно так не делают. Спок пишет, что это затрудняет кровообращение. И ещё передайте сестре, чтобы приготовила вазу для цветов. Вечером придёт муж. Воду пусть нальют заранее, чтобы хлор вышел.

Врач угодливо кивнула:

– Передам.

Букет, который принес Большаков ни в какую стеклянную ёмкость не поместился. Поставили в ведро, обёрнутое простыней.

Надя заранее подготовилась к встрече. Потребовала зеркало и косметичку, как могла, привела себя в порядок. И не напрасно. Виталий Сергеевич сначала поцеловал её, показал кожаный футляр, где на белой шёлковой подкладке лежало изумрудное ожерелье – подарок за дочь, и только потом подошёл к детской кроватке. Затаив дыхание, он всматривался в крошечное личико с розовыми складочками закрытых глаз – девочка, вброшенная в мир волею двух людей, взявших на себя ответственность за её жизнь, безмятежно спала. Он смотрел, не в силах отвести взгляд, испытывая прилив незнакомого чувства, похожего на любовь к себе, только намного сильнее и нежнее.

Жена нетерпеливо зашевелилась: сколько можно стоять возле новорожденной? Смотреть пока не на что – кусок бессмысленной плоти в три с половиной килограмма.

И она сказала:

– Витя, дорогой, ты доволен? Я так счастлива.

Муж не слышал, он глядел на дитя, а в голове его теснились разные мысли. В последнее время Большаков тайно подумывал о разводе – пять бездетных лет! А ведь он уже не мальчик. Теперь Надя снова завоевала право на любовь и уважение. Но он так долго и страстно ждал, что неудивительно – отныне в его сердце главное место занял ребёнок. Воспитывать дочь будет сам, и она вырастет такой, как он задумал, преданной ему навсегда. Его собственная жизнь, работа, напряжение телесных и душевных сил обретали прежде скрытый смысл. Связь времён сделалась осязаемой. Сначала дочь, потом народятся внуки, и мир станет для него вечен.

Даже умным людям свойственно преувеличивать свою роль в историческом процессе. Никому не ведомы ни начало, ни конец.

Ровно в девять утра Виталий Сергеевич Большаков сидел в любимом рабочем кресле, очень похожем на стул с жёсткими подлокотниками. Как и прочая мебель в служебном кабинете, стул был по-современному удобен, но в то же время не располагал к отдыху или созерцанию. Сколько себя помнил, Большаков не испытывал тяги к лености и тем более не терпел, когда ленились другие. Бездельники рядом с ним не задерживались. Даже в молодой жене наклонность к праздности стала его тихо раздражать. Обнаружить подобное в деревенской девчонке, сызмальства привыкшей к тяжёлому труду, он не ожидал. Ну, да ничего, народившаяся малышка всё исправит.