Приближаюсь к перилам и, окидываю взглядом город, который, несмотря на поздний час, пульсирует огнями. После почти трех лет жизни в маленьком и тихом Южно-Сахалинске, Москва кажется мне какой-то чересчур шумной и неугомонной. Я отвыкла от нее. Отвыкла от бешеного ритма и вечных пробок. От толп людей и их не стихающего многоголосья.

Иногда меня посещают мысли о том, что не нужно было возвращаться. Можно было бы перевестись в Южно-Сахалинский университет и закончить обучение там. Знаю, это бы повлекло много бюрократических трудностей, но зато мое душевное равновесие было бы в безопасности…

– Тебе ведь здесь не нравится, – где-то позади раздается до боли знакомый голос с глубокой чувственной хрипотцой.

Он не спрашивает, а утверждает, не давая ни единого шанса на возражение.

– С чего ты взял? – не оборачиваясь, роняю я.

А тело меж тем натягивается тетивой, от макушки до пят покрываясь мурашками.

– Я знаю тебя, – Булат становится рядом и опускает жилистые предплечья на перильное ограждение. – Ты не любишь шумные сборища, запах кальяна и алкоголь.

– Зато я люблю Ари, – пожимаю плечами. – А ей здесь весело.

Я все еще наблюдаю за машинами, проезжающими по распростертой под нами дороге, но боковое зрение подсказывает, что Кайсаров повернул голову и смотрит на меня. В упор.

Хорошо, что тут темно. Он вряд ли заметит предательский румянец на моих щеках.

– Все-таки почему ты уехала? – спрашивает, нарушая повисшую тишину. – Ведь должна же быть причина.

– Причин много. Трудно выделить одну, – не моргнув, лгу я. – Скажу так: это были семейные обстоятельства.

– Понятно.

По тону ясно, что мой ответ не исчерпал его любопытства, но Булат, слава богу, не продолжает расспрос. Достает из кармана пиджака сигареты и неспешно закуривает.

– Как бы там ни было, – продолжает он, выпуская дым через ноздри, – я рад, что ты приехала, Гусеничка. Я скучал.

В его интонациях – впервые с момента моего приезда – проступает что-то давнее, теплое, родное… Как тихие отголоски некогда сильной связи. Как напоминание о том, что когда-то мы были близки.

Удивительно, как легко порвалась нить между нами. Ведь недаром говорят, что нет более чужого человека, чем тот, которого ты в прошлом любил.

Я молчу. Сказать о том, что я тоже скучала, не поворачивается язык. Ведь это было так болезненно, так сложно… Я выдирала его из сердца с мясом, с жилами, с кровью. А он просто изредка про меня вспоминал. В этом была вся суть наших с Булатом отношений: я горела им, а в его душе и искры не промелькнуло.

– Я думаю, ты скучал не по мне, а по ощущениям, которые испытывал рядом со мной, – произношу наконец.

– В смысле? – темные брови Булата смыкаются на переносице.

Вероятно, он совершенно не ожидал от меня подобного ответа.

– Тебе нравилось, когда на тебя смотрят с восхищением, – говорю просто. – А восхищения во мне было сполна.

– Мне казалось, у нас было взаимно, – несколько озадаченно роняет Кайсаров. – Разве нет?

– Нет, – отвечаю, усмехнувшись. – Но сейчас это уже не имеет никакого значения.

Я вижу, что в голове Булата зреют вопросы, но у меня нет ни малейшего желания на них отвечать. Я вообще не понимаю, зачем стою здесь и веду этот ни к чему не ведущий диалог. Наши жизни давно идут параллельно, а я совсем не стремлюсь их вновь пересекать.

– Ты извини, я пойду, – говорю я, не дожидаясь ответной реплики. – Замерзла.

Отлипаю от перил и решительно устремляюсь прочь.

– Дин! – меж лопаток оседает требовательный оклик.

Но я не сбавляю темпа шагов и не оборачиваюсь.

Не хочу. Устала. Выдохлась.