— Поспешил я вернуться. Надо было еще недельку в лесу пожить.

— Дудки. Я боярин, не вор рыночный. Меня только судом судить дозволительно. Пока соберешь всех, пока решать будут, да ведь и вина моя не доказана была. Мало ли, что я задумывал… За мысли злобные и намеренья преступные у нас пока не казнят, и слава Беру. Весь город повымер бы тогда.

Тут Ольг был с ним совершенно согласен. Кто не думал в своей жизни лишнего, за что потом стыдно было? Он вот сам — точно думал, и не раз.

— Не надоело сидеть-то здесь? Скучно, поди.

— Тоскливо, Олежа. Много думал. Жизнь вспоминал, ошибки свои. Надо было тебя тогда в шею гнать, чего я, дурак, пожалел? Знал ведь, что ты точно Андрия сын, ради дружбы с отцом твоим и не прогнал. А ты вон какой шустрый, настоящий княжич оказался.

— И что, убивать меня за это? — Ольг никак не мог взять в толк, чем он настолько старому боярину насолил. Тем, что ли, что в отчем доме поселился? Глупо и мелко.

— Слово дай, что я цел останусь, — попросил Демид. — И тогда поговорим.

Ольг задумался. Слово дать — дело нехитрое, так ведь его потом обратно не возьмешь. Но и княжич по древним законам держит жизнь боярина в руках: тот не просто шутки шутил, а смертоубийство задумал, разбойников подкупил. Разбойников, кстати, сразу допросили и быстро вздернули. Они не одну жизнь сгубили, многое палачу успели рассказать. А вот судьбу своего недруга княжич мог решать сам. Мог виру взять и по миру пустить, а мог опозорить, в дегте вымазать, в перьях обвалять да на площадь отпустить.

А ведь и без того боярин испачкался так, что ввек ему не отмыться. Оттого и храбрится сейчас, оттого и слово просит. Все в Бергороде знают про его замысел, веры ему тут больше не будет.

— Будь по-твоему, Юрьич. Ради дружбы с моим отцом — пальцем тебя не трону, отпущу куда захочешь.

— Вот как… А я б убил. Придушил тихо или отравил, а сам сказал бы: старый уж Юрьич был, помер от разрыва сердца в казематах. Ну, дело твое. Помни, ты обещал. В последний раз ты, Ольг, очень уж близко был к тому, чтобы тебя князем выбрали. А мы, совет, хотели Силяновича, да тот, дурак, с крыльца упал, ногу сломал.

Ольг чуточку покраснел. Андрия Силяновича Никитка от души в тот день напоил хмельным медом да купленным задорого заморским крепким вином. Никитка же и с крыльца помог спустится. А что, Ольг и сам прекрасно знал, что совет Андрия Силяновича в князи прочит, ему такой соперник без надобности был. Но вслух княжич, конечно, ничего не сказал.

— Чем я хуже Силяновича-то? — всего лишь и спросил с обидой.

— Ты, Олежа, осел ослом, а еще сын княжеский. Ну сам подумай: молодой, резвый, правды ищешь. И не на нашей груди вскормленный, пришлый. Начнешь законы разбирать, бумаги ворошить. Представляешь, сколько лишнего узнаешь?

Ольг кивнул. Он представлял. У каждого из членов совета были свои тайные грешки. И уж мзду брали, и своих людей на хлебные должности ставили, и убивали, поди, без зазрения совести, и из казны воровали. Так и Ольг не белый пушистый ушанчик. Он при доме Матвея Вольского жил, многое видел. Многому его премудрый боярин научил когда-то.

— Сам ты осел, Юрьич, — пробормотал княжич с досадою. — Стал бы я Бергород позорить? Потихоньку бы стариков на заслуженный покой отправил, с кем-то сговорился бы, кого-то в деревню сослал. Что уж меня за дурака-то все держите?

— Так ты, родной, кричал дюже о справедливости, — пожал плечами боярин. — Что мы подумать могли? Опасен ты стал. Надо было убирать такого резвого жеребца, пока всех нас не затоптал. Не успели немного…