А дома вокруг становились все богаче и выше, узкими крышами взмывая в холодное осеннее небо. И люд уже был здесь другой: больше молодых да заносчивых, навроде Никитки. А если и попадался кто постарше, то по ним видно — не деревенские это жители и не торговцы. Бояре — в шубах дорогих, шапках высоких, с бородами и глазами такими… жадными, звериными. Марика вдруг остро ощутила себя не просто старухой, а нищенкой-побирушкой. Серая ее верхняя юбка была латана-перелатана, шаль вся истрепалась, а зипун и вовсе был с чужого плеча, да еще мужской. В лесу это было совершенно не важно — тепло, удобно, и этого достаточно. А вот в Бергороде Марика вся съежилась и со стыдом спрятала глаза. Видела бы матушка, в кого превратилась ее дочь, первая красавица деревни!

Так, прячась за рослого Никиту и не поднимая глаз, она и дошла до Ольгова дома. Наверное, красивый — от волнения и страха Марика ничего не успела рассмотреть, да юноша ей и не позволил, буквально втащив ее в терем. Оступилась на высоком крыльце, споткнулась о выскочившего из дверей ушанчика (нормальные люди в доме кошек да собак держат, а не лесных зверей!) и в довесок едва успела поймать нечто маленькое и хрупкое, с растрепанными светлыми волосами.

— Куда без шапки? — привычно фыркнула на ребенка и замерла вдруг, оцепенела. Острой болью полоснули по сердцу воспоминания. Она думала, что забыла, но нет — от глазенок серых, внимательных, от кудряшек светлых мигом нахлынуло. У нее детей не было, да она и не хотела, а у Данилко был полный дом младших. Четверо мал мала меньше. Всех Марика похоронила.

Дети ее всегда отчего-то любили, а недобрая свекровь, крайне разочарованная женитьбой своего непутевого сына, радовалась хотя бы этому, частенько отправляя малышню в гости к сестре Марике. А она и не возражала, присматривала за всеми… и вот так же зимой и осенью не позволяла им выбегать из избы во двор раздетыми.

Девочке, пойманной ведьмой, не было и пяти лет. Одета она была слишком уж легко, босая, да еще чумазая, но серые глазки и круглая мордашка сомнений не оставляли, чья это дочь. И еще роскошные красные стеклянные бусы, конечно. Таких детишкам челяди носить не позволяют.

Так значит, у Ольга есть жена?

Отчего-то это расстроило Марику даже сильнее, чем его крики там, на поляне, и взгляд, полный ужаса.

— А ты красивая, — внезапно заявила девчушка, испугав ведьму еще больше. — И у тебя веснушки. Отпусти меня, у меня Василек убежал, надо поймать.

— Никитка поймает, — Марика подхватила девочку на руки — легкая-то какая, как кошка! — А вы, боярыня, никуда не пойдете, пока не обуетесь и шапку не наденете. И то — одну не пущу. Где твоя мамочка?

— Там, — неопределенно махнула рукой малышка, даже не думая вырываться. — Она меня тяте привезла, я ей не нужна. Меня Варькой зовут, а тебя?

— Марикой. Никита, кто за Варенькой приглядывать должен?

— Катька. Сестра моя, — нехотя ответил юноша, оглядываясь. Найдя жертву, громко крикнул: — Эй, Марко! Ушастый у Варвары Ольговны сбежал во двор, иди лови. А ты, ведьма, ребенка отпусти, я тебя не за тем привез. Давай, скидывай свои лохмотья, и к Ольгу пойдем.

— Конечно. Катьку свою зови, и потом — к Ольгу.

Никитка весь скривился, как будто кислое яблоко откусил, за еще и половинку червяка там обнаружил и рявкнул громовым голосом:

— Катька, зараза ленивая, а ну сюда бегом!

Раздался быстрый топот ног, и с широкой деревянной лестницы скатилась прехорошенькая кудрявая девушка лет двадцати на вид. Вся раскрасневшаяся, с сияющими глазами и припухлыми алыми губами. Одна коса у нее была расплетена, а широкий ворот рубахи был завязан криво-косо. По побагровевшему лицу Никитки сразу стало ясно, что он тоже заметил этот непорядок.