Такими темпами можно возненавидеть весь сильный пол, хоть и понимаю, что мразей хватает и среди женщин.

Мысли, передаст ли врач мою записку, не отпускают.

Мне страшно, что что-то может пойти не так, и до Кирьянова не дойдёт моя просьба. Или он просто проигнорирует её? За то, что не помогла ему раньше?

Дыхание прерывается в ту секунду, когда машина трогается с места. Даже здесь еду, как страшная преступница – в клетке и с наручниками на руках. Но это ничего… Если никто не поможет, сбегу. Я найду способ доказать свою невиновность, а потом… потом приду к Павлу его самым страшным кошмаром.

Мысль о фееричном возвращении греет. Я не собираюсь сдаваться, ведь так сильно жажду добиться справедливости.

- Золоторева! На выход!

Вздрагиваю от такого громогласного голоса, передёргиваю плечами и волчонком смотрю на охранника, доставившего меня в новый… нет! Этому месту не стать домом.

Всё тело затекло. Я успела задремать во время пути, теперь состояние оставляет желать лучшего. Вялость ещё не прошла окончательно, но врач решил, что удерживать меня дольше не имеет смысла. Ладно!..

Я выхожу и, покачиваясь, иду вперёд, куда мне и указали. Обстановка вокруг не то, чтобы была жуткой, но несколько напрягает. По крайней мере, ко мне не суют руки худосочные лысые монстры или кто-то вроде них. Не знаю, почему именно такой представляла себе тюрьму: с детства она ассоциировалась у меня с ужасами, мама запугивала и говорила, что если не буду слушаться, меня отправят в тюрьму, где лишусь своих шикарных густых волос, буду лысой, костлявой и с огромными синяками под глазами.

- Пошевеливайся! Не отнимай чужое время!

Меня небрежно пихают между лопаток.

Сумасброды несчастные!

Да что они о себе мнят?

Оборачиваюсь в сторону толкнувшего меня мужчины, зло зыркаю на него и стискиваю зубы от ярости.

- Ты однажды пожалеешь, что так отвратительно ведёшь себя с другими людьми.

- Запомни, девчонка, вы здесь – не люди!.. Вы преступники, и вы будете нести свой крест, пока не искупите вину.

Интересно, сам-то ничего нести не собирается? Отбросами всех, кто оступился, считает? А ведь наверняка тут людей больше, чем среди вот таких вот «защитников». Я не утверждаю, что все в органах такие, но уверена, что немало обиженных судьбой идут работать туда, чтобы показать своё превосходство над другими и доказать что-то в первую очередь самим себе.

- Тебе ещё повезло, что ваш надзиратель женщина. С такой внешностью ты бы искупала вину несколько иным образом, а может, и не повезло, - хохочут охранники, а я стискиваю зубы, только бы не озвучить всё, что думаю о них сейчас.

Мне важно хорошо вести себя, чтобы позволили встретиться с адвокатом, если записка до Кирьянова не дойдёт, или он откажется помогать мне. Я уже и сбежать готова, но мне потребуется помощь. Притвориться дохлым опоссумом? Хорошо бы, да только мне никто не поверит. Нужно придумать что-то действенное.

Меня определяют в камеру с полноватой женщиной лет сорока. Она выглядит обречённой, тихонечко вздыхает, смирившись со своей судьбой, рассказывает мне о детях, оставшихся на воле.

- Меня на воровстве поймали в магазине, где работала. Думала, удастся уладить всё, да не получилось, подняли старые грешки, собак и не моих на меня навесили. А как по-другому жить? Мне хотелось дать детям всё самое лучшее. Вот так и оказалась здесь. А ты за что загремела? – спрашивает соседка, но отвечать нет и малейшего желания.

Зачем знакомиться сейчас со всеми и проникаться их историями, если я собираюсь в ближайшее время покинуть это злополучное место?