Князь поднял руку, давая понять, что речь его не закончилась, и люди остановились.

– Но для начала с тобой позабавлюсь я, – решил он. – Глупо не воспользоваться первым такой красавицей.

Владимир протянул руку и одним резким движением разорвал на девушке запону[13] и рубаху под ней, оголив упругие белые груди.

Княжна вскрикнула, невольно прикрываясь руками. Князь повалил ее в траву. Девушка, как могла, отбивалась, но тщетно.

Воины вокруг загоготали, начали подбадривать князя скабрезными шуточками.

Никто не обращал внимания на лежавшую женщину, а та вдруг подняла голову с земли:

– Что ж ты делаешь, князь, опомнись.

Голос прозвучал тихо, слабо, но столько в нем было гнева, что услышали его все. Женщина, морщась от боли, постанывая, села и с еще большим негодованием уставилась на князя.

– Ты же себя позоришь! Муж мой и сыновья в кровавом бою погибли. Род полоцкий трусостью не отличался никогда. Княжна тебе не даром досталась, чтобы ее гордость и честь вот так взять и растоптать.

Слова женщины возымели действие. Князь отпустил Рогнеду и встал с земли. Рогнеда села, судорожно пытаясь остатками одежды прикрыть оголенное тело.

– Твоя дочь слишком горда, – усмехнулся Владимир, оглядывая скрюченную фигурку девушки, – сама не пожелала по-доброму женой мне стать.

Княгиня взмолилась:

– Ты прав, князь, ты победитель. Но пожалей ее. Она сама не ведала, что творила, глупая еще, неразумная. Прости нас, князь.

Затем она строго посмотрела на дочь:

– Смирись, Рогнеда, умерь свою гордость, не будь глупой.

Девушка покорно опустила голову, по щекам покатились крупные прозрачные слезы.

– Возьми меня в жены, князь. Я буду преданной и доброй женой, – выдавила она из себя, старательно пряча глаза. Слова давались ей с трудом, тем более что она не верила в их действенность: к чему князю жениться на ней, если он и так может иметь ее в качестве рабыни?

Но князь обрадовался девичьему смирению. Он сам уже был не рад, что так легко распорядился судьбой княжны, – все же она из родовитой семьи. Признаться, сначала им двигали только обида и месть, и желание насолить побольше брату. Но навряд ли Ярополк что-либо почувствует, когда узнает, что его невеста была отдана на потеху воинам, – он-то не видел ее неземной красоты. А Владимиру Рогнеда понравилась, даже дух захватило, когда увидел ее.

– Вот такие речи по душе мне, – подобрел Владимир. – Смирение твое я принимаю, и отныне никто не посмеет прикоснуться к тебе.

Воины недовольно зашумели.

– Тише, – прикрикнул князь, – ее отец и братья честно в бою головы сложили, род свой трусостью не запятнав. Так не пристало нам девчонку позорить, за которую заступиться больше некому. Мало здесь других женщин? Сегодня вы славно поработали и можете делать в городе все, что захотите. Все, что за княжеской стеной, – ваше: рухлядь, женщины. Вы победители, сегодня ваш праздник.

Справедливая речь князя подействовала на мужчин должным образом, и они с радостными дикими победными кличами вышли с княжеского двора и рассыпались по городу. Разнеслись по окрестностям плач и проклятия. Уж так повелось на войне – победителю можно все.

Как ни терпелось Варяжке жениться, но он все же выдержал срок и сватов прислал лишь осенью, когда Ивлении исполнилось семнадцать лет.

Однако бабушка была непреклонна. Увидев гостей в окно, она огорченно всплеснула руками и, повернувшись к внучке, укорила:

– Ивления, я же просила тебя не торопиться. Что ты наделала? Я вынуждена отправить сватов восвояси. Неужели ты не могла понять, что этим я нанесу обиду родовитому семейству?