«Если не откроешь, – шептал ужасно, – разобью стену, сокрушу камни, выведу на тебя Детей мертвецов. Будут, смрадные, жить с тобой. Заполнят логово своими холодными тенями. Станет мертвых среди нас больше, чем живых».
От волнения ронял каменный топор на короткую ногу.
Охотясь у Соленой воды, наткнулся на шерстистого носорога.
Рог плоский. Как нож. Над ним на носу еще один – как ножик. Морда злая, будто недоспал. Волосы дыбом. А чего сердиться? Вождь Набу лишнего ничего никогда не брал. У зверя вообще брал только одну шкуру.
А носорог сердится. Неизвестно, кем себя считал, но налетал как буря.
Псих прямо, даже белый мамонт к нему не подходил. Сделает большую кучу и идет прочь, как всякий другой зверь. Но вдруг закричит, закричит обидно и вернется. Сделает еще одну тоже большую кучу, нюхает и тащится. А увидел вождя Набу – совсем рогатую морду перекосило. Ничего личного, но бросился, вмял в землю.
«Сердитый!»
Ану был.
Нинхаргу был.
Лицо у Нинхаргу красное, как кровь. Челка рыжая, как у белого мамонта.
Быстро и много ел. Веселый. Мог обдирать зубами мясо с целого сустава, сначала с одной, потом с другой стороны. Как волк, как гиена. Первый придумал смазывать липкой смолой ловушки для небольших зверьков, отлавливаемых для пищи. Услышав, что на берегу Соленой воды живет старый человек Урруа, знающий особенную, еще более сильную, чем у него, смолу, пошел к берегу. Увидел: в ровдужной урасе висели куски вкусного вяленого мяса, всякая разная рыба висела, а на другой стороне – лахтачные кожи и ремни.
«Что привез?» – спросил человек Урруа.
«Ничего не привез», – ответил Нинхаргу.
«Что видел? Что слышал?»
«Ничего не видел, ничего не слышал».
«Чего хочешь?»
«Разного хочу».
«Чего разного?»
«Всего разного положи в три мешка. Вкусного мяса, ремней лахтачных. Особенной смолы положи, которая приклеивает».
«Что дашь за три мешка?»
«Ничего не дам».
«Тогда не положу».
Нинхаргу засмеялся и ударил человека Урруа.
«Ты старый, – сказал весело. – Теперь сам все возьму. Тебя убью, кто жалеть станет?»
В одеждах боролись.
Нинхаргу опрокинул навзничь человека Урруа.
Потом вытащил поясной нож, ноздри ему разрезал.
Все лицо весело разрисовал ножом, располосовал во все стороны.
А через месяц встретил в тундре мамонтов. Толстые звери шли, отмахивались ветками от гнуса. У каждого в хоботе ветка. За хвосты дети держатся. Сытые, веселые, не хотели ссориться. Но от искусанного комарами, размазывавшего кровь по щекам Нинхаргу так пахло, что белый мамонт Шэли недовольно затрубил. Тогда охотник побежал смазывать добытой у человека Урруа особенной смолой два больших дерева, – чтобы глупый турхукэнни, попав в хитрую ловушку, прилип.
Но прилип сам.
Короткими косами.
Белый мамонт Шэли долго смеялся.
«Не знаю, что и говорить», – смеялся, оборачиваясь к другим мамонтам, особенно к детям.
До этой встречи с холгутом у охотника Нинхаргу были круглые наглые глаза, длинные руки ниже колен, кулаки, как чаши из лиственничного нароста. До этой встречи с лукавым турхукэнни Нинхаргу бегал быстро в проскачь по самому глубокому снегу, бросал ногу за ногу. Еда сама весело проскальзывала в глотку. В спальном пологе ложился только с молодой женщиной, был товарищем по жене у самого вождя и еще у двух сильных охотников. Любил веселые посиделки. Бегал быстро, прыгал высоко. Всегда надеялся, что в сражении ему дух добрый поможет.
Но и у духов промашка случается.
Принесли искалеченного Нинхаргу в пещеру.
Голые ребятишки, сопя, подползали к раненому. Их острые лопатки на худеньких грязных спинах торчали, как маленькие крылья. Дивились большой неподвижности прежде веселого охотника. Кормящие матери его жалели, давали материнского молока. А Нинхаргу в своем ужасном долгом бреду не переставая поминал обидчика.