«Сердитый!»
Слушая Одноглазого опытный охотник Ушиа сердился.
Глаза у него стекленели. Он искал, что такое сказать в ответ.
Всяко рылся, всяко ворошил мысли в своих небольших мозгах, но ничего в голову не приходило. Отчаялся. Совсем задиковал. Что бы ни сказал Одноглазый, на все стал отвечать: нет!
«Товарищ ты по жене?»
«Нет!» – сжимал каменный топор Ушиа.
«Дети эти не твои разве?»
«Нет!» – стучал топором Ушиа.
«Много зверя убил?»
«Нет!» – отвечал Ушиа.
«Почему так долго поешь? Почему холгут? Почему у человека две руки? Зачем звезды над головой? Река почему поворачивает, рыба плывет? Почему спина чешется, волк воет?»
«Нет!» – отвечал Ушиа, стуча каменным топором.
И сердито объяснял: «Одноглазый не может знать правды».
«Да почему?» – дивилась неожиданным словам кудлатая девушка Эмхед.
«Потому что у Одноглазого всего один глаз и разные ноги. А у меня, у охотника Ушиа, два глаза и обе ноги ровные».
Настоящая правда, утверждал Одноглазый, в большой боли. Вот холгут далеко, утверждал он, а я чувствую большую боль, которую холгут может мне причинить. Значит, и холгут может чувствовать боль на расстоянии.
Сказав такое, ударял концом копья в силуэт, выцарапанный на стене.
Белый мамонт, конечно, ничего не слышал, а охотник Ушиа даже сердился: нет!
И всех спрашивал: «Как холгуту на расстоянии станет больно от того, что Одноглазый бьет копьем по камню?»
«А разве тебе не больно, если ты думаешь, что тебя ударили?»
Охотник Ушиа сердился: нет! Но тянул крепкую руку к склеенному из пластинок копью, так загадочно умеющего наносить большую боль на расстоянии. Отталкивал в сторону ребенка, бессмысленно жующего заячий хвост. Скоро слух о мамонте, которому будто бы становится больно, когда по его изображению бьют крепким копьем, облетел всю пещеру.
«…убейте белого мамонта…»
Хриплый голос Одноглазого отражался от невидимых сводов, зажигал хищные искры в глазах Людей льда. Ящерица, отвратительно бесцветная, слушала, свесив голову с каменного уступа. Под ногами, шурша, ползала тихая древняя черепаха. Она совсем заплесневела, поросла лишайниками. Плоскую, побитую щербинами спину украшал всё тот же неясный отпечаток человеческой ладони с затертой в трещины желтой охрой. Похожие отпечатки, только поменьше, виднелись на многих глиняных горшках, которые лепили у костра женщины.
«…убейте белого мамонта…»
Последним доходило до молчаливого охотника Ушиа.
«А если не мы, если турхукэнни убьет нас?» – сердито спрашивал.
«Сделайте совершенное орудие, – требовал Одноглазый. – Тогда не убьет. Тогда сам выйду навстречу холгуту!»
Ушиа замахивался каменным топором: «Лучше тебя убью!»
«Убей, убей жалкого калеку, – торжествующе хрипел Одноглазый, ловя на себе восторженный взгляд девушки Эмхед. – Убей, убей меня – жалкого калеку с одним глазом и с разными ногами. Если не убьешь, из уст в уста насмешливо будет передаваться, что это я и есть тот жалкий певец, который выиграл спор у сердитого охотника Ушиа. А если убьешь, из уст в уста презрительно будет передаваться, что ты и есть тот охотник, который только что и смог убить калеку!»
Когда Одноглазый умер, Ушиа горько бил себя кулаками в грудь.
При Одноглазом в задымленной пещере было весело. При нем женщины плясали у костра, дети плакали меньше, песни зажигали мужчин на живое. Некоторые по-настоящему задумывались о большой охоте. Теперь только птицы и ветер разносили новости. Однажды, подкараулив охотника, белый мамонт Шэли затрубил, выскочил из-за куста и схватил Ушиа за косу.