– Так сам вечером и скажешь.

– Боязно мне, Гриша.

– В драку лезть не боязно, а с девушкой поговорить испугался?

– Драка – дело привычное, а вот с Ульяной!..

– Ладно, шепну. Я на Варварку. Вечером встретимся.

– Давай, Гриша, спасибо!

– За что? Это тебе спасибо. Ну, иди.

Дмитрий вернулся домой. В обед он едва похлебал окрошки, от рыбы отказался, перекрестился и отправился к себе в горницу.

Как только он ушел, князь Ургин взглянул на супругу и сказал:

– Что-то сын какой-то не такой. Ты не заметила?

Агафья Петровна улыбнулась.

– Заметила, князь. Видать, какая-то девица нашего молодца за сердечко ущипнула.

– Девица?

– А что? Митя уже не мальчик. Вырос он, князь!

– Да, вырос! Ну что ж, так оно и должно быть. Пойдем-ка, мать, отдохнем.

В доме Ургиных наступила тишина.

На улице вновь пошел дождь. Мелкий, по-осеннему нудный, он пел колыбельную отдыхающему городу.

Ты, поразившая Денницу,

Благослови на здешний путь!

Позволь хоть малую страницу

Из книги жизни повернуть.

Дай мне неспешно и нелживо

Поведать пред Лицом Твоим

О том, что мы в себе таим,

О том, как зреет гнев в сердцах,

И с гневом дышит дух народа.

Сыны отражены в отцах…

Александр Блок

25 июля 1524 года от Рождества Христова стан русского войска располагался на Гостином острове, недалеко от Казани. Княжич Дмитрий Ургин и его верный ратник Григорий Тимофеев постелили на траве кошму и лежали возле костра, потрескивавшего сухими дровами. Внизу, огибая остров, несла свои воды широкая, величавая Волга, бросавшая пенистые волны на песчаные берега. Тихий степной ветер играл языками пламени, разбрасывал их из стороны в сторону, заставляя молодых людей отстранять лица от костра.

Вдали чернели крепостные стены столицы Казанского ханства, которую русское войско безрезультатно осаждало уже почти двадцать дней. Кругом тоже горели костры, большие и малые. Ратники отдыхали, сложив оружие и доспехи возле себя.

Сбылись слова Степана Ивановича Колычева и кузнеца Прокопа Тимофеева. Поздней весной 1524 года русское войско двинулось на Казань. 7 июля судовая рать князя Бельского высадилась на берег, через Волгу переправился отряд конницы, и началась осада города.

Русские пушки обстреливали его, но князь Бельский не решался на штурм. Он ждал подхода основных сил, конницы боярина Симского и стругов князя Палецкого, которые должны были доставить осадные орудия, порох, а главное – съестные припасы. Но ни судовая рать, ни конница не появлялись.

В стане русского войска сказывался недостаток в продовольствии. Черемисы, состоявшие на службе у тринадцатилетнего хана Сафа-Гирея, оставленного в Казани Сахиб-Гиреем, трусливо бежавшим в Крым, опустошили все вокруг, перекрыли дороги. Положение складывалось сложное. Виной этому прежде всего были непродуманные действия Шах-Али, командовавшего всеми русскими силами, посланными на эту войну.

Он презирал отрока Сафа-Гирея, не считал его достойным противником. Шах-Али написал малолетнему хану, чтобы тот сдался, но получил в ответ решительный отказ.

Более того, черемисы, марийцы, чуваши под командованием татарских начальников стали нападать на русские полки. Они не ввязывались в крупные сражения. Однако их набеги жалили как осы.

Григорий подбросил в костер веток, протянул княжичу ломоть зачерствелого хлеба.

– Возьми, Дмитрий, утоли голод.

Ургин-младший принял хлеб, вздохнул и сказал:

– Да, не так я представлял себе поход. Думал, высадимся, окружим Казань, побьем басурман в степи да пойдем на приступ. Будем мстить за наших русских людей, загубленных проклятой татарвой, освободим невольников, навсегда отобьем охоту у этих гиреев даже косо смотреть в сторону Руси. Ан нет. Не тут-то было. Стоим перед стенами и маемся бездельем. Да еще обозы где-то затерялись. Струги князя Палецкого и конница боярина Хабара Симского запаздывают. Непонятно, о чем думают наши воеводы.