Федор Иванович уселся за стол, Иннокентий поставил на какую-то книгу горячую сковороду, дал гостю грязную вилку и измазанный в жире нож с расколотой деревянной ручкой.

– Вот тебе хлеб, – он положил на стол два остроконечных батона, – вот запивка, все вино выпили вчера, – выставил две бутылки молока. – Не отставай! – И, разрезав на сковороде один кусок, сунул в пасть первую порцию.

– Погоди, надо же вилки помыть! И стол…

– Можешь и пол помыть. Разрешаю, – мотнув головой наотмашь, поэт зубами оторвал часть батона, отправил в рот вторую порцию мяса и подал вслед хороший ком лука.

Вымыв вилку и нож, Федор Иванович принялся разрабатывать свой сектор сковороды.

– Чего молчишь? Зря тебя кормлю? – пробормотал поэт, жуя.

Но гостю было не до речей. Рядом со сковородой из щели между столом и стеной вылезли, ощупывая воздух, чьи-то чудовищные усы. Федор Иванович замахнулся, хотел пугнуть разведчика, но Иннокентий остановил его.

– Не трогай, это Ксаверий.

Обмакнув кусочек батона в жир, он положил его около шевелившихся усов. Сейчас же Ксаверий вылез и уткнулся в хлеб. Это был черный таракан длиной в спичечный коробок.

– Видишь, жрет. Мы с ним давно знакомы. У нас совпадают взгляды на многие вещи.

Из щели выбежал таракан поменьше и сунулся к хлебу. Ксаверий махнул пятой или шестой ногой, таракан опрокинулся вверх брюхом и замер, прикинувшись мертвым. Потом мгновенно перевернулся и исчез в щели.

– Борются за власть, – весело осклабился Иннокентий, обмакивая в жир второй кусочек батона. – На, ешь, дурачок, – он подложил кусочек к самой щели. – Люблю за храбрость!

Отпив из бутылки несколько глотков, он принялся разрезать второй кусок. Первого уже не было.

– Нравится тебе эта девочка? – спросил Кондаков, жуя, и глядя на фото над столом.

– Н-не могу сказать. Она снимается голая и не краснеет, не прячет лица. Нормальная женщина в такой ситуации сгорит от стыда. Как мне кажется, Кеша, без любви нельзя бросить на наготу даже косой взгляд. Любящему можно. Любовь очищает взгляд…

– Ка-ак ты сказал? Постой, запишу… Да-а… А почему эта не сгорает? Смотрит прямо в глаза…

– Это бесстыдница. Она ведь за деньги… И у нее, конечно, есть маскировочное рассуждение. Но это не меняет дела.

– А стыд нагого мужчины?

– Только перед женщиной. В этом стыде есть береженье ее стыдливости.

– А в раю? Оба ведь были голые…

– Что рай, что любовь, Кеша…

– Как, как ты говоришь? Повтори… Давай еще кусок разделим пополам. И батона ты почти не ел!

– Мне хватит, я уже готов.

– Ну, как знаешь. Получается три – один в мою пользу. А как ты смотришь на такое мое наблюдение. Ты правильно говоришь, ко мне ходят… Я заметил, что это дело любит накат. Бросать на полдороге нельзя. Надо запираться с нею на неделю. И чтоб мешок с продуктами висел на балконе и был полон. Эта, о которой говорил, к сожалению, так не может. Поэтому и наблюдение мое, о котором скажу сейчас, на ней проверить не смог. Сегодня придет. Я хочу сказать тебе вот о чем. Это же черт знает что – чем определяется этот недельный срок! Не пойму! Входим сюда нежными влюбленными, а выходим, глядя в разные стороны. Ненавидим, чуть не деремся. Получается, что все – в голоде или в сытости тела. Я сыт – и сейчас же лезут мысли: зачем я с нею связался, с этой дурой? Какого черта привел ее да еще на неделю! Теряю время! И что в ней нашел хорошего? Нос – как будто перочинным ножом остроган, с трех сторон. Тьфу! Словом, разлука без печали. А проходит еще неделя – и я начинаю ее искать. А она ищет меня. И она теперь для меня – необыкновенное существо. Откуда красноречие, откуда стихи! Искры из меня так и сыплются. Красавица! Богиня! Ангел! Этот вот объект, Федя, очень удобен для наблюдений над самим собой. Я давно замечаю – у человека все так: что к его пользе – все правильно. А что ко вреду или к докуке, что мешает – неправильно. И сразу появляются убедительные аргументы. Для самого себя. Ты не замечал?