Даже страшные истории о Людях Холмов – о похищенных девушках, о людях, угодивших в сети их чар и погибших так, – не пугали её, а завораживали. Она верила, что фейри не обидят тебя, если ты ведёшь себя с ними как подобает. Недаром в сказках славные кроткие девушки вознаграждались и лишь грубиянок ждало наказание.

Мои дочери порой поддразнивали сводную сестру за это. Я жёстко осекала их, не делая различий между своей и чужой кровью.

– Быть может, то был белый дрозд, посланник Людей Холмов, – сказал мой сын, и тон его был шутливым лишь отчасти. – А то и вовсе кто-то из них обернулся птицей.

Мой барон поднялся из-за стола. Когда я вновь увидела его лицо, на нём не осталось и следа улыбки.

Он подошёл к родной дочери и, присев перед её стулом, взял её за плечи – тогда ещё худые, острые, совсем не девичьи.

– Родная моя, – сказал он, заглядывая в синие глаза, так похожие на его собственные, – если увидишь эту птицу ещё раз, никогда, никогда и ничего у неё не проси.

– Почему? – ответила моя падчерица пытливо и недовольно.

– Потому что она и правда может быть послана Людьми Холмов. А их дары опасны, как они сами.

Тогда, глядя на его бледный лик, я задумалась, что молва может не лгать. Что мой барон не понаслышке знает о силах могущественнее людей и об их подарках.

Мне не пришлось долго ждать, когда мои подозрения подтвердятся.

Две ночи спустя, когда мы лежали в постели, разгорячённые и утомлённые, и я уже собиралась отойти ко сну, муж коснулся поцелуем моего плеча и произнёс:

– Я не был с тобой откровенен, любовь моя. Но мне всё одно пришлось бы открыть тебе правду. После недавних событий я решил поспешить. – Он встал и протянул мне руку. – Идём. Настала пора познакомить тебя с Добрыми Соседями.

Одевшись и накинув плащи, мы миновали лестницы, галереи и переходы, чтобы покинуть замок. По пути мой барон заглянул в кладовую и вышел оттуда с двумя плетёными корзинами, несомненно собранными загодя.

Я не спрашивала, что в них и куда мы идём. Я верила ему больше, чем себе.

Сквозь туман и сумрак летней ночи он повёл меня к опушке леса, что льнул к замковой стене, и остановился у холма, поросшего вереском. Разложил на камне у подножия то, что лежало в корзинах: кувшин молока и кувшин зерна, пару караваев свежего хлеба, резную арфу, отрез гладкого шёлка цвета крови и ещё один – мягкой шерсти цвета травы. А после отступил на шаг и, взяв меня за руку, произнёс имя, звучащее как шёпот тумана, шелест вереска и песня сумрака.

– Не смотри им в глаза. И не говори ни слова, – сказал он мне, прежде чем молочная дымка перед нами обрела очертания.

Казалось, трое людей спустились с холма в тот короткий миг, пока я моргала. Но они не спускались. И то не были люди.

Я хранила молчание, пока Люди Холмов скользили во мгле, и лишь смотрела на них исподлобья. Двое щупали арфу, шёлк и шерсть тонкими пальцами, светящимися облачной белизной. Третий подошёл к нам, почти вплотную, и улыбнулся моему мужу. В улыбке этой тлело тепло лесного пожара, и красками того же пожара отблескивали его волосы и глаза; они мерцали в ночи, и даже в этой ночи, даже исподлобья я видела в них золото и красноту.

– Рады видеть тебя, господин. Всё же решил познакомить нас с новой женой?

Он казался сотканным из огня и теней, что отбрасывает костёр, и белого пепла, что остаётся, когда костёр догорает. Он говорил так, как иные люди поют, но в песне этой ревело пламя и трещали угли.

Он был прекраснее любого мужчины, что я когда-либо видела, – и пугал больше, чем я когда-либо в жизни пугалась.