Эти две поэтические школы поначалу не соприкасались, так как сытые и нарядные придворные барды не имели права слагать стихи в стиле менестрелей и подвергались наказанию, если заходили в дома простолюдинов. Тощие менестрели в лохмотьях не получали приглашений ко двору и не имели достаточной «поэтической квалификации», чтобы прибегать к сложным стихотворным формам, требуемым от придворных бардов. Однако в XIII в. менестрелям стали покровительствовать нормандско-французские завоеватели, очевидно под влиянием бретонских рыцарей, которые понимали по-валлийски и, услышав некоторые сказания, осознали, что перед ними – более совершенный вариант тех, что были знакомы им дома, в Бретани. Труверы, или «обретшие», перевели их на современный им французский, видоизменили в соответствии с провансальским кодексом рыцарской чести, и в этом новом облике они покорили Европу.

Представители валлийских и нормандских семейств теперь зачастую соединялись узами брака, и не пустить менестреля ко двору владетельного принца отныне было не так-то просто. В поэме, относящейся к началу XIII в., бард Филип Брэдид запечатлел свои словопрения с некими «невежественными рифмоплетами», оспаривавшими его право первым пропеть рождественский гимн их покровителю, принцу Рису Йейянку (Рису Юному), в Лланбадарн-Вауре, в Южном Уэльсе. Принц Рис был ближайшим союзником норманнов. Две поэмы XIII в., которые будут проанализированы ниже, написаны «невежественными рифмоплетами» – невежественными, по крайней мере, в представлении Филипа, твердо знавшего, что такое аристократический поэт. Они носят названия «Câd Goddeu» («Битва деревьев») и «Hanes Taliesin» («Поэма о Талиесине»).

К концу XIV в. литературное влияние менестрелей начинает испытывать даже придворная поэзия, и, согласно различным версиям бардовского устава XIV в. «Триады ремесла» («Trioedd Kerdd»), «прэдиту» («Prydydd»), придворному барду, дозволялось писать любовные поэмы, но не сатиры, пасквили, заклинания, ворожбу и магические баллады. Лишь в XV в. поэт Дэвид ап Гвилим заслужил одобрение, создав новую поэтическую форму – «кавид» («Kywydd»), которая объединяла традиции придворной поэзии и поэзии менестрелей. Как правило, придворные поэты не желали отказываться от устаревших принципов стихосложения и по-прежнему поносили «лживых рифмоплетов» и завидовали их успеху. Звезда придворных поэтов закатилась с упадком их покровителей, они утратили всякий авторитет в результате гражданской войны, когда валлийцы оказались на стороне побежденных, а вскоре после этого предпринятый Кромвелем завоевательный поход в Ирландию лишил влияния тамошних олламов («ollaves»), или ученых поэтов. Возрождение этого института в виде собрания бардов, «горседа» («Gorsedd»), на национальном айстедводе производило впечатление псевдоантичного театрального действа, тем более что его сопровождали превратно понятые в духе романтизма инсценировки друидических обрядов. Однако айстедвод немало сделал для того, чтобы общество не утратило некогда свойственное ему уважение к поэтам, а бардовский Трон по-прежнему остается для участников айстедвода предметом соперничества.

Английская поэзия знает лишь краткий период подчинения дисциплине, подобной своду правил бардов: это классицизм XVIII в., когда поклонники и подражатели Александра Поупа настаивали на строгой регламентации продуманного во всех деталях стиля, размера и «благопристойности» темы. Это строгое подчинение поэтической дисциплине вызвало яростную реакцию в виде «романтического возрождения»; затем последовало частичное возвращение к дисциплине, викторианский классицизм, затем еще более яростная реакция, «модернистская» анархия 1920–1930-х гг. Очевидно, современные английские поэты подумывают добровольно вернуться к дисциплине – не к смирительной рубашке XVIII в. и не к викторианскому сюртуку, а к логике поэтической мысли, которая придает поэзии силу и изящество. Но где им учиться стихотворным размерам, стилю и поэтическим темам? Где им обрести поэтическую власть, которой они могли бы добровольно присягнуть на верность? Все они, вероятно, согласятся с тем, что стихотворный размер – это закон, с которым поэт сверяет свой личный ритм; это своего рода ученические прописи, копируя которые он постепенно вырабатывает свой собственный неповторимый почерк; если поэт отказывается подчиняться этому закону, то индивидуальные особенности его ритма теряют всякий смысл. Поэты, может быть, согласятся со мною и в том, что стиль не должен быть ни слишком искусственным, ни вульгарным. Но как быть с Темой? Кто хоть раз сумел объяснить, почему эта Тема – поэтическая, а эта – нет, если не принимать в расчет такой критерий, как впечатление, производимое ею на читателя?