С такими больными ногами немыслимо было идти дальше. Он уселся поудобнее на корень дерева и по щиколотку свесил ноги в воду.

Робен был высоким стройным мужчиной лет тридцати пяти, худощавым, но мускулистым и сильным. Лицо его, с правильными чертами и орлиным носом, обрамляла темная длинная борода, черные, проницательные глаза смотрели грустно и даже несколько строго. Губы его давно отвыкли от улыбки.

И, однако, в этом человеке была такая жизненная сила, что на его высоком лбу мыслителя не было ни одной морщинки. Бледное, бескровное лицо и ввалившиеся щеки свидетельствовали, что жизнь на каторге была несладкой даже для него.

Робен был уроженцем Бургундии и во время декабрьского переворота, совершенного Наполеоном III, управлял большой мануфактурой в Париже. Он был во главе первых, кто воспротивился злодеянию, и с ружьем в руках пошел на баррикаду улицы Тампль, где его тяжело ранили. Поднятый и вылеченный своими друзьями, он долго скрывался и наконец затеял побег за границу, но был схвачен в самую решающую минуту, предан суду и сослан на каторгу в Гвиану.

Ему даже не дали проститься с женой, у которой за два месяца до этого родился четвертый ребенок. Семья Робена осталась без всяких средств…

Три года провел он в остроге, испытывая страшные страдания, – и физические, и моральные, – три года в обществе закоренелых злодеев, потерявших облик и подобие человеческое. Без всяких усилий он приобрел над ними большое влияние; его суровый вид и громадная физическая сила невольно импонировали им. К тому же он не был обыкновенным преступником, и даже осторожное начальство делало для него разные послабления; так, например, ему никогда не говорили в остроге «ты».

По натуре, как все сильные люди, Робен был очень добр и, чем только мог, помогал товарищам, которые его и любили, и уважали, и побаивались. Они чувствовали, что он не их поля ягода, что он выше их во всем.

Он держался одиноко, был угрюм и никогда не жаловался.

Никто не удивился его побегу, и все от души пожелали ему успеха. Кроме того, каторжники радовались, что ненавистный им надзиратель Бенуа попал в беду.

Ножная ванна несколько освежила беглеца. Он вынул колючки, терзавшие его кожу, протер себе ноги остатками спирта, выпил глоток воды и стал придумывать, где бы ему раздобыть себе обед.

Вдруг он увидел дерево quassia simaruba[3] и вскрикнул от радости.

А между тем на этом дереве не было никаких плодов, которые могли бы послужить в пищу человеку. Чему же так обрадовался беглец?

Он вспомнил разговор двух каторжников между собой. Один говорил другому, собиравшемуся бежать: «Если ты встретишь в лесу симарубу, теряющую листву, рой землю у корня дерева. Там непременно окажутся земляные черепахи. Они очень любят лакомиться плодами симарубы, когда те только развиваются».

Робен подбежал к дереву и начал торопливо рыться в ворохе листьев, валявшихся у корня.

Скоро тесак наткнулся на что-то твердое. То был панцирь крупной мясистой черепахи. Робен положил находку возле себя на спину, чтобы она не могла уйти, и продолжал копаться в листьях. Через минуту он извлек еще двух черепах и сделал с ними то же самое, что и с первой.

Скоро тесак наткнулся на что-то твердое

Теперь оставалось только приготовить обед. Это было нетрудно: поблизости много сухого дерева. Робен сложил небольшой костер, зажег его и поместил черепаху на огонь, прямо в панцире, как обыкновенно поступают туземцы.

Покуда черепаха жарилась, Робен не сидел без дела. В нескольких шагах от него росла большая капустная пальма. Собственно говоря, то, что похоже на капусту, находится у этой пальмы не на дереве, а в дереве, в середине пучка вершинных листьев. Робен срезал вершину пальмы, очистил листья и обнажил цилиндрический стержень, гладкий, как слоновая кость. Отрезав от него кусок, беглец принялся жадно есть. Это вещество не было питательным, но все-таки им можно было обмануть голод.