— Я не могу допустить, чтобы ты из-за моего младшенького убивалась, а ты будешь. Я его знаю, — мы вошли в квартиру, пропахшую запахами ремонта и пыли. — Так что завязывайте с вашими ужинами и гулянками, пока не поздно.

— Так ты поэтому вернулся, да? — я не смогла скрыть грусть.

Антон включил свет в коридоре, а я уже шла дальше, мимо ванной, в спальню. Мебели нет, у стен мусор, стекла грязные от извести и пыли, она в воздухе летает, и мне дышать нечем. Никакая у Антона не ревность, всего лишь гадская забота обо мне — хорошей девочке и дочери его друга. А я-то, дурочка, уже обрадовалась, чуть ли там, на кухне, ему на шею не бросилась.

Вот было бы позорище.

— Да, поэтому, — добил меня Антон.

Я отвернулась к окну, вглядываясь в огни ночного города, и услышала шаги за спиной. Антон встал близко ко мне, если я шагну назад — упрусь спиной в его грудь, я даже жар его тела чувствую сквозь верхнюю одежду. Или мне это мерещится… Да, скорее всего мерещится, а жаль. Я люблю придумывать, и сейчас чуть ли не реву от того, что успела нафантазировать.

— Спасибо за заботу, но со своей личной жизнью я разберусь сама, — я старалась говорить вежливо, но получилось колко от обиды, на которую я не имела права, но все равно чувствовала. — Андрей тебе правильно сказал — мы оба взрослые, детей пока не сделали, да и про методы защиты нам еще в школе рассказывали. Но спасибо, что предупредил о том, что меня ждет. Однако я решу сама.

— Сама? — Антон обхватил мои плечи, и заставил меня развернуться. Он нависает надо мной мрачной темной тучей — огромный и злой. — Значит, так. С Андреем будешь только здороваться, и все. Остальное я запрещаю. Никакого близкого общения, никаких свиданий, вообще ничего! Ослушаешься — хуже будет, накажу, уяснила?

— Ты обнаглел? — взвилась я, и попыталась скинуть с себя мужские ладони. — Предупредил, и спасибо, с остальным сама разберусь. Может, я влюбилась до смерти? Может, мне плевать, что твой брат меня кинет, и я просто хочу насладиться тем, что… что ты делаешь?

На последней фразе запал схлынул, волна ярости ушла обратно в море. Антон слушал меня, скулы его заострились, я видела, что он хотел заорать на меня, я даже хотела этого — разругаться с ним вдрызг, и уже поставить для себя хоть какую-то точку. Прекратить это.

Но он вдруг прикоснулся к моей щеке большим пальцем, и на удивление нежно и медленно провел. По щеке, ниже и к уголку губ, огладил нижнюю, полноватую губу, и я задрожала — снова будто в лихорадке. Губы стали чувствительными, щеки обожгло краской, а сердце начало отплясывать тарантеллу.

— Антон…

— Ты испачкалась. Известь вроде, — хрипло пробормотал он, и я кивнула, чувствуя себя как под гипнозом.

Да, известь, испачкалась. Наверное. А Антон рядом, не отстраняется, прикасается. И эта тишина вокруг нас — гулкая, темная. Я нервно облизнула губы.

— … — Антон резко выругался, и начал склоняться ко мне. Ближе и ближе, я чувствую его дыхание, между нами уже не сантиметры, а миллиметры.

И я закрыла глаза, готовясь к поцелую — если не поцелует, я его убью!

8. ГЛАВА 8

АНТОН

Тонкая белая полоса на щеке Маши давно стерта, а я все не могу заставить себя отодвинуться от нее. Как мальчишка себя веду, хотя даже тогда так не штырило. В юности другого хотелось — чтобы не ломались, и поменьше нежностей, просто чтобы давали и мозг не делали.

А Маша… черт, красивая такая, нежная. Свет фонарей падает на ее лицо, освещает слабо, драматично. Она глаза закрыла, не дышит почти, чуть дрожит в моих руках. Хочется и поцеловать ее так, как мое тело требует — жестко, впиться в губы, ее дыхание пить. Всю зацеловать, получить ее — доступную, нежную, податливую. Присвоить.