Он объявился так же неожиданно, как исчез. Свежий, бодрый, веселый, без малейших следов попойки в глазах и без единого укуса или синяка на губе или на шее.
Отец его чуть не избил.
«Ты где шлялся, подлец?!»
А Кузнечик в ответ:
«Ты меня женил. И я решил совершить брачное путешествие».
«С кем, негодяй?!»
И Кузнечик:
«С моим другом, Проперцием».
А отец, сотрясаясь от гнева:
«Ты должен жить с женой! А не шататься с проклятыми поэтами!»
«Как скажешь, отец… Хорошо, отец… Будь по-твоему…», – покорно отвечал учтивый Кузнечик.
И стал жить с женой… Но так, как никто на моей памяти с женами не жил!
Вардий скорчил такую испуганную мину, что закашлялся. А кончив кашлять, с брезгливым выражением на лице продолжал:
– Он каждую ночь возвращался домой и ложился спать с супругой. Но пальцем ее не трогал и ей запрещал к себе прикасаться, словно от ночного кошмара в ужасе вскрикивая и будто от судороги выпрыгивая из постели, когда она случайно или нарочно до него дотрагивалась.
Ели они обособленно, потому что Кузнечик вдруг объявил, что не может смотреть на женщину, когда она ест или пьет.
Жена его сначала вздыхала и плакала. Потом принялась следить за ним, когда он выходил из дома. Но он в то время редко покидал свое жилище, сидел в саду или в кабинете и читал греческих поэтов, эпиков и лириков, трагиков или комедиографов. А, выйдя из дома, навещал обычно Проперция или его друзей, у которых случались, конечно, веселые застолья, но сугубо мужские; разве танцовщиц иногда приглашали, но с ними никогда не приапились. Когда Кузнечик после застолий возвращался домой, эта женщина – он ее только так называл: «эта женщина», так что скоро и мы стали звать ее Гекфемина и настоящее имя ее запамятовали, – устраивала ему сцены ревности с битьем посуды, с плачем и проклятиями, с призывом в свидетели рабов и соседей. Кузнечик же чуть ли не с нежностью смотрел на нее, и когда из соседних помещений появлялся отец – жили они под одной крышей, в доме с двумя атриями и с двумя отдельными входами, – Кузнечик радостно объявлял родителю: «Видишь, теперь мы – образцовая семейная пара».
Позже он напишет в своей «Науке»:
И еще позже:
Действительно, жили они вместе месяца два или три. А после Гекфемина, «эта женщина», убежала к отцу-сенатору. И тот стал упрашивать Мессалу, чтобы он уговорил Кузнечика дать его дочери развод.
Кузнечика, как ты понимаешь, не надо было уговаривать. Он тотчас дал развод и собирался вернуть всё приданое. Но отец его, Апий, воспротивился: дескать, девица сама бежала от мужа, никаким притеснениям не подвергалась и даже девственности не лишилась, и если подать в суд, если исчислить, сколько посуды она перебила, сколько сковородок помяла ударами об пол, ну, и так далее… В суд не подали, и через некоторое время сенатор с Апием сошлись на возвращении лишь трети приданого.
Вардий встал с ложа и, заложив руки за спину, стал прохаживаться по купидестре: семь шагов в одну сторону, семь – в другую, чтобы не отдаляться от меня и чтобы я мог слышать.
XX. – С Тибуллом Кузнечик теперь не общался, – глядя себе под ноги, заговорил Гней Эдий. – Помнишь? Красавец-поэт, воспевавший некую Делию, о которой все гадали, существует она или не существует (см. 5, XV—XVI). Теперь он воспевал уже не Делию, а еще более таинственную и загадочную Немезиду. С Делией они, якобы, навсегда расстались… С Тибуллом Кузнечик, говорю, теперь не общался. И когда однажды я напрямую спросил моего друга, почему он избегает Тибулла, которым раньше так восторгался, Кузнечик солнечно улыбнулся и простодушно ответил: