– Семён Иваныч, вас внизу дожидаются.

– Кто ещё?

– Сказал, что из суда.

Семён одевался, спускался в гостиную и видел очередного мздоимца из судейских.

– Прошу прощения, Семён Иванович, дельце небольшое к вам, – потирал руки гость.

Семён запирался с ним в комнате, выслушивал, что кого-то надо опять подмазать, давал деньги за молчание или отписывал землю, до которой все были очень падки. Его земельные владения таяли, становились всё меньше и меньше, как высыхающая под ярким солнцем лужа.

Помещики собрали вскладчину денег и на месте ветхой деревянной церкви построили часовню в память о своём невинно убиенном соседе Петре Яковлевиче. Неподалёку от часовни и сейчас находится могила, а над ней – надгробный камень с едва заметной полустёртой надписью: имя, чин и дата смерти – 10 мая 1824 года.

Источник: «Оренбургская неделя» № 25, 2013 г.

Варька захватила руками стебли, поднатужилась, выдернула их с корнем и сложила в стожок. Это называлось – теребить лён.

Было жарко, ныла спина и горели руки, но Варька ни за что не призналась бы матери, что устала. А той хоть бы что: работает наравне с другими бабами, изредка разогнётся, потрёт поясницу и опять дёргает длинные стебли. Длинные – это хорошо. Полотно будет высший сорт, на продажу.

– Акуля, иди отдохни, чего надрываешься? – крикнули ей. – Прямо в поле родить хочешь?

– Меня мамка в поле родила, – отозвалась мать, но бабы насильно отвели её в тенёк, под стожки.

– Есть кому работать, вон какая у тебя невеста вымахала!

Варька порозовела. Она большая, помощница мамкина.

Ближе к полудню бабы собрались домой отдыхать и обедать.

– А зачем так рано? – спросила Варька.

– Так завсегда делали… – подумав, ответила мать, – будешь работать в полдень в поле или огороде – Полудница придёт.

– А кто это?

Мать устала и разговаривать не хотела.

– Потом расскажу, дочка.

Они дошли до дома. Мать наложила окрошки себе и Варе, долила в тарелки квасу, похлебала и прилегла на кровать.

– Закрой ставни, дочка, – попросила она, – жарко-то как…

Ставни? Это Варя с дорогой душой. Выскочила во двор, захлопнула ставни, на крючок закрыла. Сумрачно и прохладно стало в доме. Мать задремала, а Варьке стало скучно. Хоть бы подружка Катька прибежала, всё повеселее бы стало.

И как по заказу, а может и впрямь по заказу, затопало в сенях, дверь приоткрылась и в просвете показалась лохматая Катькина голова с растрёпанной косицей. Варька приложила палец к губам: тише, мол, мать спит.

– Пойдём с нами за яблоками, – прошептала Катька.

– Куда?

– К бабке Дусе, у неё яблочки страсть какие сладкие.

– К Ду-усе? А она нас хворостиной не отстегает по голой заднюхе? – с опаской спросила Варька, вспомнив рослую и крикливую бабку Дусю.

Катька тихо фыркнула:

– Она старая и ходит плохо. Пусть догонит сперва.

Варя посмотрела на мать – та спала, сложив руки на большом животе – и вышла за порог, бесшумно ступая.

За воротами стояли Захарка и Мишка Лопух, прозванный так большие торчащие уши.

– Ну что, идём? – деловито спросил Захарка, и ребята пошли к дому бабки Дуси, в чьём саду росли самые вкусные яблоки.

Стало ещё жарче. Варька, поддевая босыми ногами камешки, спросила вдруг:

– А кто такая Полудница?

– Это баба, – ответил всезнающий Захарка, – высокая, в длинной рубахе, такой белой, аж глаза слепит. В руках у ней коса острая. Увидит в поле человека какого-нибудь, когда солнце высоко, размахнётся… вжик – и головы нету.

– Как? – ужаснулась Катька.

– Вот так! – рассмеялся Захарка. – А ещё Полудница шутить любит: возьмёт отрезанную голову и обратно приставит. Она ничего, держится. Только мужик или баба потом как дурные становятся.