Мужик же, что остался со мной, после ухода бандитов распрямился, коленки выровнял и вообще стал вести себя где-то даже нагло. Я просто не знал, что ему там полагается кто он вообще такой, потому замечаний не делал.

И тут вопрос: а как мне-то себя вести? Пробовать играть роль барина, не зная даже, что за человек передо мной? Похоже, что он отсюда, из поместья или деревни, о которой упоминали бандиты. Не пристав какой-нибудь, не полицейский и не бандит, а местный. Я же главный тут? Значит, мне и требовать от мужика.

– Что молчишь? Говори! – потребовал я.

– А что говорить-то, барин? Ты скажи, о чем рассказать, так я и расскажу. Коли о том, как изготовлена баня для… друзей, стало быть, ваших, так всё, как могли. Закрома ваши уже пусты, хранцузского уже ничего и не осталось, вино только крымское. Да и хлебного вина только пять штофов, – начал заговаривать мне зубы мужик.

Не знаю, жизненный опыт ли это, дар или проклятие, но я зачастую вижу, когда мне врут. Не во всем, конечно, иначе с ума сойти можно, но когда дело касается вороватых людей, которые пытаются доказать, что они кристально честные – чаще всего. И сейчас, с каждым словом мужика, имени которого я пока не знал, всё больше было понятно, что он тут что-то вроде управляющего – и не покидала навязчивая мысль, что мне снова лапшу на уши навешивают. И голос… он казался знакомым.

– Все, хватит! Сейчас это неинтересно, – прервал я словесный поток. – Будет еще время, когда расскажешь обо всем.

Наступила пауза. Я не решался признаться в том, что ничего не помню, думал над другими вариантами, как и сведения получить, и при этом выкрутиться, не упоминать про беспамятство. Так сказать, и рыбку съесть, и… красиво выглядеть при этом. Вот только ничего иного, как казаться потерявшим память, на ум не приходило.

– Кто ты такой? – решившись, ошарашил я мужика вопросом.

По всему было видно, что я обязан знать его.

– Как же так, барин? Что же это деется, Алексей Петрович, родной вы наш? Позабыли, что ль, меня? Да я же… – управляющий чуть ли не ударился в рыдание.

– Хватит причитать. Кто ты? – решительно проговорил я.

Меня здорово раздражало уже не только поведение приказчика, но и голоса, раздающиеся за окном. Бандиты ржали, как кони, а может, люди лысого делали это даже громче – я пока с настоящими копытными близко не знаком.

– Кто ты есть? – спросил я повторно, не дождавшись ответа.

– Кто есть? Я есть, – пробурчал мужик.

«Я есть Грут» – так в одном фильме на все вопросы отвечало ходячее дерево.

– Ты Емельян Данилыч? – вспомнил я голос.

Это он меня нашел, он же и притащил в дом.

– Не признал, барин, сперва? Так и есть, стало быть, Емельян я. Да как же такое может быть, забыться? – удивился мужик.

Нет, не мужик. Более всего Емельян был похож на купчину, или это во мне укоренился образ бородатых толстых купцов, заключавших миллионные сделки без подписания документов – на честном слове. Жилетка, серебряные часы в кармашке, белая шелковая рубаха, картуз. Не совсем только понятно, почему меня тут пробуют прессовать коллекторы, а этот деятель, который явно мне подчиняется, с серебряными карманными часами ходит? Но об этом позже.

– Память меня покинула. Но ты, Емельян, о том никому не рассказывай, а то это… выпорю, что ли, – сказал я, не будучи уверенным, что имею право пороть этого человека.

– Барин, я привыкший молчать, но вы выпорите меня, вот как я есть, так и порите. Служил я еще при батюшке вашем, порите, хоть и до смерти, но повинен сказать, что такого непотребства не было при Петре Никифоровиче. Кабы тати какие… – у Емельяна проступила слеза.