– Ты голову не дури, Шабарин, знаем мы твои уловки прохвоста. Деньги когда отдашь? Брешешь же, барин, что нет денег. Вон какая картинка у тебя висит, – сказал лысый и указал на намалеванную бабу.

– Понтер, так она же заложена, как и все остальное. Нам же пристав документы показывал, – это третий бандит высказался.

– Заткнись! – прошипел лысый, как будто его подельник только что рассказал ужасную тайну.

Лучше бы третий молчал – для моих недругов, то есть, это было бы лучше. А для меня прозвучала новая информация. Оказывается, есть некий пристав, который выдал бандитам всю подноготную по мне. Коррупция, чтоб её, ни в каком веке неискоренима!

А ещё можно понять, что картина заинтересовала бандитов. И это хорошо. Психология подобных конфликтов, когда одна сторона, ранее бывшая агрессивной, вынуждена подчиняться другой, требует компромисса. Это так называемое «сохранение лица». Ну не может просто так свалить Понтер и трое его подельников. Это урон авторитету. Так что нужно дать им возможность уйти с неким хабаром, иначе эти переговоры не только затянутся, но могут стать уж вовсе непредсказуемыми.

– Да это же перо самого маэстро… Этого… – я вспоминал, кто из русских живописцев мог бы написать такое убожество.

Но никого из елизаветинского и екатерининского барокко не вспомнил. Да и картина не того времени. Из тех же художников, кого называл, показывая свою якобы ученость, Понтер, не было художников, что взялись бы за такую пошлость, поэтому…

– Маэстро Дональда Блокчейна! Сейчас на выставках такие полотнища стоят ого-го как много, – веселился я, при этом сохраняя серьезное выражение лица.

Мужики недоуменно посмотрели на Понтера. Видимо, вожак был у них еще и за искусствоведа.

– Ты хотел сказать, что это работа Кипренского? – подбоченившись, всматриваясь в композицию из голой бабы и ангелочка, сказал лысый.

Сейчас он выглядел, как человек, который смотрит на вывеску «туалет» и не может понять, это ультрасовременное искусство – или можно все же сходить по нужде. Правда при таких сомнениях главную роль играет желание. Если оно поистине велико, то уже не столь важно: экспонат это, или все же туалет.

– Он самый, это перо Кипренского. Я не могу спорить со знающим человеком, – сказал я, решив польстить Понтеру.

Если хвалёная психология не врет, а меня на обучении по программе «Время героев» убеждали, что это наука точная, то сейчас лысый может даже оказаться мне благодарным за лесть. Вместе с тем должна прозвучать и сумма за это весьма спорное творение неизвестного горе-художника. Сколько? Нельзя перебивать сумму долга, но и продешевить – также не с руки.

– Больше пятисот рублей стоит, – сказал я наугад цену.

– Брешет, Понтер, он же брешет! – взорвался негодованием Мартын. – Не может картинка так стоить.

Лысый еще раз посмотрел на «шедевр» и выдал свое «экспертное» заключение.

– Столько, может, и не стоит, но около того – выдал Понтер. – Учтем ее за беспокойство.

– Нет, ну так не пойдет! – решил я чуть поторговаться.

На самом деле я готов картину отдать и бесплатно, чтобы только оставили меня в покое. Но просто так отдать творение самого Дональда Блокчейна, или кого там еще? Нетушки! Потому начался торг. Сошлись на том, что двести рублей мне прощается. И то хлеб.

– Художником может быть и кто из известных французов. Небось это твой дед, баря, с Парижу привез в наполеоновскую. Славные у тебя были дед да батька. В кого ты такой, выродок? – пожурил меня вожак бандитов.

– Выражения выбирай! – сказал я и вновь направил пистолет в сторону лысого.