Там же сейчас новый вице-губернатор. Вроде бы дельный человек, но интересно мнение Хвостовского. Мне было важно знать, как формируются новые обозы с боеприпасами и провиантом. Как работают заводы. Хотя, вряд ли Александр будет об этом знать. Он всегда крайне неохотно писал на экономические и производственные темы – не интересует его такое.

– Не велено! Успокойтесь, барин. Командование освободится – я доложу о вас, – отвечал солдат, карауливший у дверей кабинета командующего.

– Немедленно докладывай! Сам государь эту статью читать будет. Ты что… Против государя? – Александр Сергеевич Хвостовский играл словами, рассчитывая, что сможет обвести вокруг пальца солдата.

– Не велено, – несмотря на явный страх, дрожащим голосом, караульный твердил только одну фразу.

– Кто это ещё пожаловал? – отвлёкся генерал-фельдмаршал.

– Господин буянит. Прикажете скрутить, али как? – оставив одного солдата напротив рвущегося внутрь Хвостовского, зайдя в кабинет, с добродушным лицом, сержант спрашивал, не избить ли журналиста.

Этот отлупит так, что я потом Хвостовского буду собирать по частям. И я собирался вступиться за друга. Вот только генерал-фельдмаршал резко сменил настроение, вновь удивляя.

– Дверь закрой! – сказал командующий, и после обратился ко мне: – Что мне делать с вами, Алексей Петрович?

Горчаков сменился в лице, снял пенсне, плюхнулся на стул, словно мешок с песком сбросили. Он растерялся. Крайне плохая черта характера любого полководца – теряться. Вот мне интересно, а Суворов в такой ситуации тоже растерялся бы? Думаю, что нет.

– Ваше высокое превосходительство, разве же я не Отечеству служу? Разве же я ни живота, ни серебра своего не жалею? Мне непонятно, а что вы так беспокоитесь, что мною был взят австрийский дипломат? – отвечал я. – Он враг. Вот бумаги, где всё это изложено. Я дам вам тот документ, что был согласован турками с австрийцами. Так за то, что изничтожаю врагов Отечества нашего, меня нужно арестовывать?

– Ваше высокопревосходительство, вот это всё объясняет, – Дмитрий Дмитриевич Сельван показал на лежащие уже на столе бумаги. – Почему мы должны объясняться? Почему не сделать это австрийцам?

– А ещё и вы туда же, – усталым тоном сказал Горчаков, взглянув на стоящего по стойке «смирно» генерал-лейтенанта Сельвана.

– Ваше высокопревосходительство, я понимаю, что вёл себя не совсем честно. Угрожать австрийскому послу я не должен был. Но то, что он сказал… Что я нашёл в комнате, где были переговоры… – сказал я и не стал продолжать.

Уши Хвостовского прямо-таки торчали из дверей. Мы с ним, конечно же, друзья. Но даже если у тебя в приятелях есть журналист, и у тебя есть бомбическая информация, то стоит сохранить дружбу и промолчать.

– Да впустите вы уже этого господина! – выкрикнул Горчаков в сторону дверей.

– Герой! Истинный сын своего отечества и верный слуга государев! – с такими возгласами ворвался в кабинет Александр Сергеевич Хвостовский.

Следом за этим господином, который явно пренебрегает физическими упражнениями и в последнее время становится всё более округлым, в кабинет вошёл молодой парень, держащий в руках блокнот и карандаш. Этот помощник журналиста был готов записать каждое слово, даже если эти слова будут произноситься скороговорками. Обленился Александр, уже даже сам и не заметки к статьям не делает. А ведь достаточно молодой.

– Господин Горчаков, скажите, пожалуйста, а как вы намерены награждать за несомненный подвиг господина генерал-майора Алексея Петровича Шабарина? – интервьюировал Хвостовский.