– А этот, на диване, он сам-то как? – спросил он у Дарьи. – Часто он падает?

– Он сам по себе, когда хочет, тогда и падает.

– Он же на службе! Я вот не сижу каждый божий день в ресторанах!

– Да он же нешшасный, думаете ему нравится – затылком об пол?

– Ха! Нашла себе несчастного! Урод он тряпошный.

– Да уж получше вас будет.

– Да ты посмотри на себя! Глупая, толстая, страшная, как экзамен по латыни!

– Вы мне совсем другое говорили, когда купец Васин за мной три тыщи давал, – гордо сказала Дарья, уходя к себе в спальню.

Она достала из несессера аккуратно свернутую в трубочку и завернутую в бумагу хромолитографию, изображавшую стоящих у балюстрады в парке даму с красным зонтом и кавалера в голубом камзоле, и повесила на стену над кроватью. Напечатанные под картинкой вирши гласили:

Артемий Иванович дополз до ближайшего стула и с трудом взгромоздился на него.

– Что сидите? – окликнула его из спальни Дарья. – Слышите, самовар шумит? Несите его в гостиную!

Владимиров поспешил в кухню, где убрал с самовара трубу, надел конфорку и установил на нее заварочный чайник. Но обратно в гостиную возвращаться ему не хотелось. Он выглянул в окно в тайной надежде увидеть Фаберовского, который обещал подъехать, познакомиться с новыми сотрудниками. Минут десять он стоял, боязливо прислушиваясь ко всем звукам, доносившимся в кухню. Наконец он увидел, как из подъехавшего кэба выбрался поляк и направился в подъезд. Обрадованный Владимиров подхватил самовар за ручки и отнес его на стол на металлический поднос.

– Что пан дрожит, как кролик под осиной? – приветствовал его Фаберовский. – Представляйте наше чудовище!

– Оно совсем не чудовищное. Вон, на диване валяется.

– Так кого же вы страшитесь?

– Я не его. Я вон ту особу! – Артемий Иванович кивнул на Дарью, хозяйничающую у себя в спальне.

– Что то за огром?

– Дарья Крылова, надзирательница его. Бывшая моя невеста. Как-то летом, мне было тогда двадцать четыре года и я был молод и красив… – вздохнул Артемий Иванович, – я ходил в мундире гимназического надзирателя с медалью на груди и все барышни оборачивались мне вослед…

– Что то за медаль? – поинтересовался Фаберовский.

– За турецкую кампанию. Я познакомился с Дарьей Семеновной в то лето, когда она в Петергофе вымокши в фонтане «Дубок». Я защитил ее от насмешек публики и отведши ее в сторожку.

– Пан увидел ее обнаженной и пожелал ожениться с ней?

– Но помилуйте, тьфу, вы же сами видите ее!

– Как же пана угораздило сделаться женихом?

– Ее опекун стал давать за ней три тысячи рублей.

– Отчего же пан упустил такую оказию?

– Чертов купец пронюхавши, что меня в свое время выгнали с Введенской гимназии.

– Я не ведал об этом.

– Помогал вешать портрет Государя в кабинете директора. Пришлось сказаться припадочным. Потом еще эта история со смолянками… Да, я совсем забыл. Наш фельдшер-то тоже припадочный. Он только что так головой о пол бился, просто страсть какая-то!

– Не хватало нам в добавок к пану Артемию еще и припадочных! – испугался Фаберовский. – Я ведаю одного лекаря, который может осмотреть нашего урода и потом будет молчать обо всем, что бы ему не пришлось увидеть. Разбудите нашего монстра.

Поляк пошел брать кэб, а Владимиров взялся за дело.

– Эй, ты, урод! – Артемий Иванович растолкал фельдшера, дремавшего на диване. – Поднимайся, пора к доктору ехать. И выдадут тебе рубашечку как у меня. Я б еще и Дарье выдал, чтоб эта буйная руки не распускала.

– Мне ваших сорочек не надобно! – подала голос из спальни Дарья. – И поосторожней с Ванечкой!