– Ну! – Артемий Иванович раздраженно взмахнул вилкой для устриц, привезенной с собой из «Гранд-Кафе-Рояль». – Чего вы о своем Парламенте печетесь! Да эта ваша королева сама такая-сякая, на троне сидит и всеми заправляет – самостоятельная!

Окончательно пьяный и потерявший всякое соображение Фаберовский, благодушно улыбаясь, перевел. Доктор побагровел и закричал на весь зал:

– Да как вы смеете! Говорить такое о нашей королеве! Я позову полицию!

Артемий Иванович встал, покачиваясь, и громко икнул.

– Я сейчас вас на вилку надену!

Тем временем к столику доктора Смита, заслышав шум, уже поспешал метрдтотель в сопровождении двух дюжих официантов, и Фаберовский, ухватив Артемия Ивановича под локоть, потащил того к выходу.

– Дзенькуе, мы сами, – бормотал он себе под нос, выволакивая Артемия Ивановича.

– Степан, я туда не хочу! – кричал Артемий Иванович, упираясь. – Я хочу к Эстер!

– Сейчас мы поедем до женщин, – говорил Фаберовский. – До наших будущих офярочек[4].

Забрав у лакея шляпы и трости, Фаберовский остановил кэб и потащил Владимирова внутрь.

– Вези нас до Уайтчеплу!

Кэбмен щелкнул кнутом и лошадь поплелась на восток по мокрой от недавнего дождя мостовой.

– Я хочу сидеть там! – кричал Артемий Иванович и пробовал вылезти на крышу, чтобы сдернуть кэбмена с его высокого сиденья. Фаберовский висел у Владимирова на ногах, пытаясь помешать этому.

Наконец Артемий Иванович вылез из штанов и, почувствовав неприятный холодок, лягнул Фаберовского ногой в лоб. Тогда он вернулся в свои штаны обратно. Поляк упал на сидение, как труп.

– Неужто сдох? – Артемий Иванович взял Фаберовского за ворот и стал немилосердно трясти, отчего голова того в напяленном цилиндре моталась из стороны в сторону.

– А вот тебе псул в дупень! – пробормотал поляк, не открывая глаз.

Препираясь и поругиваясь, они доехали до Майнориз. Ни один из них уже не помнил, что им понадобилось в Восточном Лондоне. Они остановили экипаж, вручив по ошибке кэбмену вместо серебряного флорина золотой соверен, вылезли и побрели по Майнориз до железнодорожной насыпи. Вскарабкавшись наверх, они пошли по рельсам, спотыкаясь о шпалы. Железнодорожные ощущения вызвали у Владимирова тоску по родине.

– Так и до Гатчины дойдем, – сказал Артемий Иванович. – А там император нас встретит и чаем напоит. Или в Петергоф. В Лигово направо. Хочу в «Вену»!

Ему никто не ответил. Артемий Иванович в изумлении обернулся и увидел на рельсах позади тело, издававшее невнятное рычание вперемешку со свистом и ухарским кряканьем. Все это напомнило Владимирову родную картину с загулявшим гренадером, напевающим марш лейб-гвардии Преображенского полка в придорожной канаве. Что-то щемящее душу проснулось у него в груди и он, ностальгически завывая, запел:

– Соловей, соловей, пташечка, канареечка, твою мать, жалобно поет…

И пошел по рельсам искать «Вену». Он скатился с насыпи через несколько шагов, не выдержав направления. Это рассердило его так, что он, встретив первого же попавшегося ему навстречу человека, с размаху двинул тому в ухо. На его счастье, это был не англичанин, а русский еврей, в котором Владимиров узнал своего попутчика-социалиста.

Взвизгнув, тот бросился наутек, истошно крича по-русски: «Полиция, полиция! Кар-р-р-р-раул, убивают!» Топоча калошами, Артемий Иванович погнался следом и долго пинал беднягу в зад, когда удавалось в очередной раз его нагнать.

На Майнориз социалист умудрился исчезнуть, а вместо него Артемий Иванович пнул в живот угрюмого моряка, который, сграбастав агента за шиворот и за штаны, оторвал его от земли и перекинул через забор, примыкавший к рыбной лавке. Упав на кучу дурно пахнущих селедочных голов, Артемий Иванович съехал по ней на землю, нашел выход и побежал искать обидчика. Это было делом нехитрым, так что через минуту Владимиров опять сидел верхом на той же куче.