Владимиров толкнул, но дверь не поддалась, словно кто-то держал ее изнутри.

– Как будто мягким чем приперто! – сообщил Владимиров хозяйке внизу.

– Но там нет никакой мебели! Там только наши члены.

Владимиров отошел и плечом едва не высадил дверь. Кто-то с оханьем отскочил и Артемий Иванович влетел в большую комнату, плотно набитую народом. В комнате висел сизый табачный дым и пахло дешевым вином. На стенах в местах, где прорехи в обоях были наиболее видны, висели портреты Прудона, Лассаля, Маркса и того старика, которого он только что видел возвращавшимся с дамой из социалистического нужника.

Стоявшие у двери шарахнулись в стороны и Артемий Иванович упал в объятия престарелого критика здешних сортиров. Под недоуменным взглядом его подслеповатых глаз Владимиров медленно сполз по нему, как по намыленному столбу на ярмарке.

– Народоволец Гурин, цареубивец! Прямо с Парижу, – представился Артемий Иванович, поднимаясь с грязного пола и отряхивая брюки на коленях. – Сим часом прибывши от Лаврова, Тихомирова и Рач… от товарищей. Товарищи в Париже жаждут и с надеждой обращают. Все в нетерпении. Имею целью организовать на древней земле Туманного Альбиноса заготовление взрывного товару на потребности борьбы с кровавыми опричниками. Опричники зверствуют в казематах. Топят омаров. Час настал. Он же пробил!

– Вы не в вопросе, товарищ! – председательствовавший на собрании молодой человек с высоким лбом, толстыми семитскими губами и редкими топорщащимися усиками, постучал карандашом по столу, а затем обратился к девушке, сопровождавшей старика:

– Ханна! Позволь я помогу тебе проводить товарища Энгельса на трибуну! – и он помог почтенному основоположнику подняться на маленькую сцену справа от двери.

Энгельс уселся на стул, достал платок и стал отирать им лицо. В зале действительно было очень душно. Воспользовавшись тем, что всеобщее внимание переключилось на Энгельса, Артемий Иванович тоже достал свой невероятно грязный, засохший комочком носовой платок со следами лягушачьей икры и, промокнув им вспотевший лоб, оглядел зал. В зале сидели в основном молодые люди, не старше двадцати лет, все сплошь евреи, все уставились на Энгельса и шевелили толстыми губами, боясь пропустить хоть слово. В дальнем от входа углу зала Артемий Иванович вдруг заметил знакомую ему огромную фотографию, которая начисто заслоняла лицо ее обладателя, чья макушка, обмотанная бинтами, торчала над картонкой. Артемий Иванович решительно двинулся вперед, перешагивая через скамейки, но тут председатель счел нужным вмешаться и с помощью двух членов клуба Артемия Ивановича вежливо вывели на лестницу.

– Да вы хоть знаете, товарищ Гурин, кому принадлежали штаны, на которых вы только что изволили висеть?! – вышел вслед за ним председатель. – Они принадлежали одному из основоположников научного коммунизма!

– Само собой, как же не понимать! Вот только не понятно, откуда их этот старикашка взял.

– Идите вниз, там сидят такие же невоздержанные товарищи, как и вы.

Артемий Иванович пожал плечами и последовал совету председателя. В прихожей у кухни он, постоял, покурил, и совсем было собрался пойти к невоздержанным товарищам, когда дверь с улицы открылась и в нее вошел пожилой по клубным меркам – лет двадцати пяти – длинношеий еврей со скуластым усталым лицом и невыразительными близко посаженными глазами.

– Гитля, забери у меня товар! – крикнул он, постучав кнутовищем в дверь кухни. – Ну, что вы тут встали! Помогите же!

Это относилось уже к Артемию Ивановичу. Они вышли в темный двор и приехавший снял с тележки большую коробку.