Ночью повязка на моем боку, которую я наложил сам потяжелела, пропитываясь моей кровью. Я не планировал спать, но уснул сидя в старом продавленном кресле. Проснуться не мог —  мной властвовали боль и слабость. С трудом открыл глаза и увидел, что у колыбели сына стоит сотканная из теней фигура. Тянет к нему руку. Друзей у меня сейчас не было — каждый враг. Я застонал от боли, дёрнулся вперёд, к сыну, мешком упал с кресла позволив боли завладеть мною полностью. И от неё же проснулся окончательно. Старый дом пуст. Мне плохо, сны мои так реалистичны, что похожи на галлюцинации. У меня явно температура. 

Лев, словно чувствуя моё состояние проснулся и заплакал. Проголодался. Я взял его, придерживая одной рукой  начал взбалтывать смесь. Детская вода у меня была, а разогреть смесь было негде. Убедился, что комков нет, дал ребёнку. Лев был недоволен – языком пытался вытолкнуть соску, кривился. 

– Это все, что я сейчас могу тебе дать, мой маленький Лев, - с горечью сказал я. 

Маленький Лев попытался пнуть меня крошечной пяткой, вряд-ли сознательно, но по ране попал. Из неё тёплыми толчками пошла кровь. Я прижал бинт ладонью, подождал. Потом вытер испарину со лба. Лев смирился, спокойно сосал, сосредоточен смотрел на меня, пытаясь разглядеть моё лицо в потемках. Меня затопила горечь — я должен быть сильным. А я не уверен, что смогу встать. 

Льву не место сейчас со мной. Я ранен. Мне нужны антибиотики — рана на боку, самая большая, воспалилась. Ему опасно со мной – меня ищут. Я должен оставить своего сына до тех пор, пока не будут наказаны все, кто хочет причинить ему вред. Проблема только одна — я не могу никому доверять. Не сейчас. 

Лев проснулся под утро, снова закричал, заплакал. Я заставил  себя подняться на ноги, ходил по комнате, укачивая его, с трудом удерживая бутылочку. Смотрел в окно. 

Моя смешная и такая серьёзная соседка услышала детский плач. Выбежала на улицу босиком. Её лицо было таким растерянным и испуганным. Она словно уловила в детском голосе все нотки страха и отчаяния. Она волновалась за ребёнка, которого не знала. Лев уснул, я переложил его в колыбель. Наскоро осмотрел рану — мне бы не хотелось испугать девушку пятнами крови на одежде. 

И да, я решил её проверить. Решение было совершенно спонтанным. И меня нисколько не удивил страх на лице девушки при виде меня. Я был высок, силен, я привык подавлять. Но её, Катю, как оказалось, пугать не хотелось. Смешно, но её хотелось целовать. Чтобы распахнула круглые от удивления глаза, рот – чтобы сказать, что я слишком много себя позволяю. Воспитанные девочки не делают такого с незнакомцами. Не в лесу. Но я бы впился в её открытый рот, подавляя её возмущение, а Катя глаза закрыла и коснулась пальцами моей шеи… 

Пустые фантазии — она нужна мне для другого. Я решился. Никаких документов — она не должна знать фамилию ребёнка. Она слишком о многом говорит. Стопка денег - пригодится. Всё детское барахло, что я тащил. Записка. Отрывать ребёнка от себя было больно, и он, словно чувствовал это, отказывался засыпать. Играл чистым подгузником, с удовольствием слушая, как он шуршит. Играл — просто размахивал им в разные стороны. Иногда сердился, вскрикивал, когда не получалось засунуть его в рот. 

Лев уснул, я отнёс его на крыльцо соседнего дома — скоро приедет электричка. Отступил подальше, чтобы наблюдать, оставаясь незамеченным — вдруг, девушка не вернётся. Я не мог оставить ребёнка одного. Голова кружилась, но я упрямо ждал. 

Катя испугалась. Осела на землю. Лев плачет, разрывая моё сердце — боль во сто крат хуже, чем от всех моих ран вместе взятых. А девушка — медлит. Просто смотрит на него. А затем легко коснулась кончиками пальцев торчащего из одеяльца детского кулачка. И на руки взяла, неумело, но бережно, осторожно, словно святыню.