– Он за свою дурость ныне пострадал. Поделом держиморд при себе плодоносить.

– Чины эти канцелярские при царе как были, так и остались. И другая власть коли сменится, эти верно устоят. С них станется.

– А все потому, что память у людей короткая, – сказал Шура.

– У меня помять что надо, – зло прошипел Панкрат. – Я все помню.

– От этого и все твои беды, – Шура перегнулся через борт коляски. Придерживая бескозырку, звонко высморкался на мостовую. – Да и всего народа тоже. Оно ведь, короткая память, залог счастья. Если держать в голове все добро, уж подавно все зло, можно свихнутся. Вообразите, братва. Утром зенки открыл, и ни хренашеньки не помнишь что давеча было. И никто ничего не помнит. Начинай сначала! Лафа!

– Так и в чем тут счастье?

– Каждый день как целая жизнь …

Ответ Шуры никто не расслышал. Пролетки, свернув с Большой Пушкинской, остановились у буржуйского дома. Первым выпрыгнул Лёха и громко засвистел. Прохожие на многолюдной улице поначалу замерли. Затем, увидев вооруженных матросов, спешно перебрались на другую сторону или свернули в ближайшие переулки.

– Знай наших, – довольно буркнул Панкрат, наслаждаясь внушаемым обывателям страхом.

Витек, для важности перемотанный пулеметными лентами, достал наган и пнул стволом в пузо кучеру:

– Ждать за углом. Дождетесь – озолотим. Нет – найду и лично порешаю!

Говорил он громко, чтобы и второй «ванька» услышал. Кучер что-то пробухтел, но повел пролетку за угол и остался ждать. Второй пристроился ссади.

– Панкрат, Лука! – позвал Миха. – Остаетесь внизу. Никого не впускать. Начнут булькать шмаляйте.

– Не, Миха, – хищно прошипел Панкрат. – Я наверх пойду. У меня с судейских особый спрос.

Миха выдержал долгий и недобрый взгляд сослуживца. В конце концов ничего не сказав, нырнул в парадную. Остальные, кроме Луки, последовали за ним.

На шум из полуподвала выбежал дворник. Открыл было рот, но разъярённый взгляд Панкрата заставили слова застрять в глотке. Андрюха похлопал мужика па плечу:

– Шел бы ты товарищ. Оно те надо за буржуя впрягаться?

Дворник растерянно кивнул и попятился вниз. Матрос одобрительно хмыкнул, поправил бескозырку и поспешил за братвой. Нагнав на пролете Витька, сказал:

– Здесь останься. За дворницкой пригляди. И Луку подстремай, – он кивнул на окно из которого был виден вход в парадную. Немолодой матрос, снаружи, прикуривал папиросу.

Витек с нетерпением и тоской посмотрел наверх. Но пререкаться не стал. Отошел к окну и полез за папиросой.

Семейство Машкевичей занимало половину второго этажа. Правую. Панкрат забарабанил в резную дубовую дверь. Открыла худосочная баба в белом фартуке. Должно быть горничная. Увидев простые мужицкие рожи, церемониться не стала:

– Чего надо?

Матросы тоже не церемониться. Не говоря ни слова, Панкрат толкнул бабу и прошел внутрь. За ним последовали остальные. Горничная запищала.

– Вы кто такие? Пошли прочь! Люди! Что это делается?

– Рот закрой, – приказал Миха, одарив дуру недобрым взглядом.

Поняв, что самой ей не справится, горничная попыталась выбежать. Миха поймал ее за копну волос и потянул внутрь. Баба снова запищала. Чтобы заткнуть нервирующий вопль, Шура в пол замаха приложил неугомонную кулаком в живот. Та в миг замолкла. Миха разжал ладонь и женщина упала на пол. Шура пнул ее ногой и приказал:

– На кухню пошла. И не высовывайся.

Баба, урывками хватая ртом воздух, на карачках, поползла по коридору.

В гостиной застали троих. Андрюха, не обращая на товарищей внимания, жадно шарил по шкафам. На стуле сидел немолодой очкарик с козлиной бородкой. Должно быть хозяин дома. Над ним навис Панкрат. Правую ногу он упер на стул. Грязный сапог выглядывал меж дрожащих бедер очкарика.