– Считай, она уже здесь, – прохрипел загипсованный.

– Горлица летит в западную часть Ярославля, – голос диктора стал деревянным. На секунду его, диктора, показали: он завис над бумажным листом, вчитываясь в него, а сзади суетились какие-то люди.

– Мы как раз на западе, – ровным тоном заметил начмед.

– Хренасе, – послышалось из толпы.

– Птица кружит над Ленинским районом, – сообщил диктор.

Главврач вдруг вспотел. Девушка-администратор покинула стойку, дошла до двери, выглянула.

– Вон она, вон! Смотрите!

Народ потянулся наружу. Действительно: белое пятнышко сосредоточенно описывало круги. Весеннее солнце слепило, и общество прикрылось ладонями.

Телевизор снова затараторил:

– Горлица зависает над домом под номером…

– Мать-перемать, – сказал похмельного вида детина и покачнулся.

Главврач опомнился.

– Дверь! – закричал он. – Закрывайте дверь, не пускайте ее!

Но сделать это быстро не удалось, на крыльце собралось слишком много людей. Тем временем горлица уподобилась коршуну. Она спикировала камнем, впорхнула в предбанник и закружила под потолком.

– Кыш, проклятая! – обезумел главврач. – Кыш!

Начмед схватил какую-то тряпку, кто-то побежал за шваброй. Главврач бросил взгляд на экран и обнаружил, что все эти действия исправно дублируются камерой горлицы.

Птица на миг зависла, и с нее капнуло.

На плечо психиатру.

Доктор окаменел. Он скосил глаза, не понимая случившегося. Вокруг него начала образовываться пустота. Он перевел взгляд на телевизор и увидел там себя, с лицом абсолютно тупым, как после удара.

Но вот он начал приходить в себя.

Взор его слегка прояснился. Плечи расправились. Губы дрогнули в слабой улыбке. Собравшиеся все расступались, а он обособлялся, заключаясь в невидимый кокон.

– У вас же полная запись, Иван Иванович, – жалобно произнес главврач. – Рабочий день, прием…

Психиатр медленно повернулся к нему. Главврач попятился.

– Лучше бы вам отречься, Иван Иванович! Не обижайтесь, но запомните мои слова…

– Вам крышка, Николай Петрович, – промолвил узист. – И вам, – добавил он, обращаясь к начмеду.

Иван Иванович, светлея лицом, отвернулся и шагнул к двери.

Снаружи взвизгнули тормоза. Перед клиникой остановилась огромная черная машина, за ней – вторая, третья. В небе зарокотал вертолет. В предбанник вошли предельно решительные, но вежливые люди. Они взяли доктора под руки и увлекли за собой.

– Передайте, что я гарантирую полную преемственность! – выкрикнул Иван Иванович. – Разумную гибкость и договороспособность!

Он скрылся в автомобиле.

– Увидите, что будет, – зло бросил главврач. – Мое дело маленькое, я его предупредил.

Махнув рукой и срывая с себя все, он двинулся прочь.

Мы промышляли втроем: Петюня, Пипа и я. У нас было вот что: аккордеон, на котором наяривал я, и труба, в которую дул Петюня. Не хватало деревянных ложек и балалайки, но я знал, что рано или поздно мы дойдем и до них. Еще недавно я пользовался гитарой, а Петюня колотил в бубен, но все это перестали разрешать.

Изменился и репертуар.

Мы заскочили в последний вагон. Я откашлялся и воскликнул:

– Добрый день, уважаемые граждане пассажиры, всем хорошего дня и немного музыки наших дедушек и бабушек в эти весенние дни!

Мало кто посмотрел в нашу сторону, и чуть повернулись всего две, три… пять голов. Остальные сидели прямо и смотрели перед собой. Многие не смотрели – подсматривали. Опущенные веки чуть подрагивали, выдавая бодрствование.

Я развел меха и запел:

– Много девушек есть в коллективе, а ведь влюбишься только в одну! Можно быть комсомольцем ретивым и весною вздыхать на луну!