– Это краска. – Впервые меня смущали мои же волосы.

– И где же нынче юных дам так ужасно красят и стригут? – всплеснула руками Анна Николаевна.

Я промолчала, кутаясь в еще влажную толстовку.

– Ох, ладно, оставим твои волосы на потом. – Анна Николаевна открыла дверь просторной комнаты с мебельным гарнитуром темно-зеленого цвета и крикнула: – Глаша!

Несколько секунд спустя появилась девушка чуть старше меня в чепце и простом сереньком платьице, поверх которого белел аккуратный фартучек.

– Глаша, приготовь горячую ванну и сухую одежду, да побыстрее. И полотенце принеси.

– Сию минуту. – Девушка склонила голову и поспешила выполнять поручение госпожи.

Когда Глаша принесла большое полотенце, Анна Николаевна велела мне раздеваться.

– Полностью?

– Полностью, разумеется, – закивала княгиня. – Ты же насквозь мокрая. Глаша, неси вино!

– Вино? – озадачилась я. – Но мне нельзя…

– Не пить, а растирать, – усмехнулась Анна Николаевна.

– Вином?

– Именно. Раздевайся, скорее, никто сюда не войдет, кроме горничной. – Анна Николаевна расправила полотенце и подняла его вверх, имитируя ширму, чтобы мне было более комфортно.

Кряхтя, я стянула с себя всю мокрую одежду и кашлянула. Анна Николаевна, поняв знак, закутала меня в полотенце и, когда Глаша принесла графин с прозрачной жидкостью, принялась растирать мое тело самой настоящей водкой. Где-то на задворках сознания вспыхнуло, что именно так и называлась водка до революции.

Я внимательно смотрела на ее тонкие нежные пальцы, с которых она предусмотрительно сняла кольца, чтобы не поцарапать меня, затем на засученные рукава кружевной блузы, а потом перевела взгляд на сосредоточенное лицо. Невольно мне вспомнилась моя мама, которая тоже вот так растирала меня водкой, когда я маленькая провалилась ранней зимой в подернутую тонким слоем льда лужу.

– У вас есть дети? – поддавшись какому-то странному порыву, спросила я.

Руки Анны Николаевны замерли на моих икрах.

– Есть. Сын и дочь. Но я не знаю, где они сейчас…

– Они пропали?

Женщина кивнула.

– Они ушли на прогулку в то ужасное воскресенье 1905 года и больше не вернулись. Мы приехали в Петербург по делам мужа. Его целыми днями не было дома, а мне в те дни ужасно нездоровилось. Дима с Леночкой улизнули из дома, их даже прислуга не заметила. Ах, если бы я могла стоять на ногах, я бы следила за ними и ни за что бы не выпустила из дома, когда на улицах такие волнения…

На глазах Анны Николаевны выступили слезы. Ее руки так и лежали на моих икрах, и мне стало еще более неловко. Эта женщина потеряла своих детей и вынуждена возиться со мной. Но что еще хуже – моя мама тоже будет такой, когда поймет, что мы пропали.

Эта мысль больно резанула по сердцу, и я закусила нижнюю губу, чтобы сдержать навернувшиеся слезы.

– Я вам всей душой сочувствую, – робко сказала я, осторожно убрав руки женщины со своих ног.

Анна Николаевна всхлипнула, и вытерла глаза тыльной стороной ладони. В этот момент, как нельзя кстати, пришла Глаша и сообщила, что ванна готова. Наказав горничной помыть меня, Анна Николаевна достала из кармана юбки кружевной платочек с вышитыми на нем цветами и, промокнув глаза, вышла из спальни.

После горячей ванны с ароматными маслами я почувствовала себя другим человеком. К тому времени, как я, согревшаяся и приятно пахнущая, вошла в зеленую комнату в платье, которое было мне немного маловато, Анна Николаевна тоже переменилась.

Вскочив с кресла, в котором она сидела с вышивкой, женщина с умилением осмотрела меня и улыбнулась.

– Это платье Леночки. Ей было одиннадцать, когда она его носила. Тебе немного мало, но смотрится неплохо.