Желтый Хаммер, впрочем, формально принадлежал не Калинину, а некому безымянному сутенеру и был зафрахтован со штрафстоянки на денек-другой в виду продолжающихся творческих поисков. Остановив броское авто у знака с перечеркнутой наискосок надписью «Восточносибирск», агент неспеша прогуливался вокруг него, и выпускал изо рта клубы пара все того же «Old south tobacco», напоминая служителя культа с кадилом, освящающего чьи-то земные блага. Агент точно был уверен в двух вещах: 1) Сутенер как-нибудь проживет без Лили (он уже определил пол автомобиля и присвоил ему, то есть ей имя) 2) В сегодняшнем деле не то что межнациональной рознью – вообще криминалом не пахнет. Тем не менее, он выглядел озабоченным, и выпускал облако за облаком, но недолго – щелкнув пальцами, он достал телефон:

– Але! Сергей Степаныч!.. Это Дима Калинин!.. Ну из конторы!.. Ну… Надо мной вы апреле пошаманили, помните?.. Ну аллилуйя! Я тогда вас курочкой фаршированной, своей фирменной угостить обещал? Обещал! Как раз дело такое, что у меня этой курочки сейчас полный ледник в багажнике! Свежак, только с птицефабрики!.. Ну, в смысле, чем полный? Нуу-у-у… Серстепаныч! Ку-роч-ка! Я-ич-ки!.. Их немного, правда, пару десятков взял. Да!..

И не успел агент добавить, что горячий плод своей второй потаенной любви, завезет вечером лично, как из трубки неестественно громко донеслось:

– Свежак… Ледник!.. Ну, неужели! Тушка и яичко!.. Да!..

Агент Калинин такой реакции не удивился. С яркими личностями служба его сводила регулярно. Иногда с целыми кунсткамерами. Ну, работает доктор-фанатик днем и ночью, ну забыл опять покушать, ну отреагировал немного эмоционально…

Закрутились четыре колеса, подняв вихри придорожной пыли, и понесла Лили повара-любителя вперед, за медом, яблоками и другими ингредиентами, не менее секретными, чем его официальная профессия. И неведомо было ему, что сей же час еще одно колесо, пускай и не в буквальном смысле, разбитое, лежащее у обочины, вновь собралось в единое целое, стряхнуло с себя засохшую грязь и, уверенно набирая ход, покатилось по свежему, еще горячему асфальту.

Родион резко открыл глаза. И все. Что делать дальше, он не знал: просто уставился, не моргая, в белый потолок, на котором мерно покачивались яркие, вечерние тени.

Внутри был спокойный и неподвижный хаос – как в библиотеке после торнадо: свежую периодику и пару томов со стенда «Новинки» унесло стихией, но прочие – никуда не делись, их лишь разбросало по полу. Каким-то не повезло, и ветер зашвырнул их на или за стеллажи. Тишину разбавляла только чудом уцелевшая колонка, из которой негромко звучала «Champs Elysee».

Родиону композиция подвернулась однажды в современной обработке, он бросился искать автора и прочее его творчество, а когда догуглился до истины, был весьма раздосадован, а песню из плейлиста исключил и напрочь позабыл. А сейчас почему-то вспомнил.

Заевший трек помог парню открыть первую часть карты-загадки: он неожиданно вспомнил то, что ему снилось – будто бы он один гуляет по какому-то незнакомому, возможно европейскому городу со всеми обязательными атрибутами: пафосной архитектурой, безымянными статуями и фонтанами. Других прохожих только не было. Равно как и какой-либо осознанной мыслительной деятельности в черепной коробке прямо сейчас. Он пошевелил затекшими, будто покрытыми паутиной плечами – по коже приятно скользнуло шелковое одеяло.

Он сделал глубокий вдох: сильно, даже как-то чересчур, пахло грейпфрутами, как будто кто-то неподалеку безжалостно скальпирует и расчленяет цитрусовые.