Я и говорю Христу прямо, как на духу: «Ах, ты, поц недораспятый, гони моё сердце обратно, пока я сам не забрал. По-хорошему, – говорю, – отдай, а то по-плохому заберу».

А тот всё своё, да своё. Уверуй, мол, в меня и всё такое. Пустопорожнее. Словно кукла говорящая. Ну, точно кадавр, прямо как зомби говорит. Одно и тоже талдычит, словно неживой. Я аж разозлился, слёзы у меня высохли и я явственно увидел, что мой враг состоит из одних лишь слов: он в них плотно укутан, как мертвец в саван. Слова и делают его живым, поражая человеческие умы ядовитой чумой веры. Веры в него как в Бога.

Какая злая ирония – живые верят в вечную жизнь мертвеца, всего лишь воскрешенного искусством каббалы. На его лбу явственно проступает тайное имя истинного Бога, то есть меня. И если я сотру своё имя, то он погибнет и сгинет из моей истории навсегда. А сердце моё вернется ко мне. Моё сердце.

А вместе с сердцем и любовь вернется в мою жизнь, в мой мир, в мою вселенную. И я плюю на этого ложного Бога и растираю его в прах. Стираю своё имя с его лба и что же я вижу? Дверь! В которую я вхожу и оказываюсь у подножия голой, как правда, скалы в самый жгучий летний полдень. Всё вокруг залито раскаленным добела светом, словно жидким кипящим серебром. На вершине скалы крест. На кресте висит распятый. Он один-одинешенек на этой скале. Мимо скалы идут люди и не замечают распятого. Мужчины и женщины. И каждый идёт согнувшись, неся на плечах свой крест.