Потребность свести многообразие природы к хитросплетению иллюзий свойственна древнегреческому гению, который находил путь в пространстве «белого шума», превращая «иллюзии» в основу для информационной матрицы времени.

Джоуль глубоко понимал определяющую суть «смешения», которое может быть иллюзией, создающей реальность. Он писал: «Явления природы, механические, химические или биологические, состоят почти полностью из непрерывного превращения тяготения на расстоянии живой силы в тепло и наоборот». Особо отмечая, что хотя «все кажется сложным и вовлеченным в хитросплетения почти неисчерпаемого многообразия причин, следствий, превращений и выстраивания их в определенной последовательности, тем не менее сохраняется идеальный порядок и все бытие послушно непререкаемой воле Бога»[54].

Создавая идеальную схему единства и борьбы противоположностей, Авиценна-философ мог бы поставить точку, однако он был врачом и свой «Канон врачебной науки» адресовал в первую очередь тем, «кто зарабатывает себе на жизнь врачебным искусством». Поэтому призывая во всем верить философам на слово, он, не боясь противоречий, тут же пишет: «Однако то, что считается во врачебной науке состоянием равновесия или его нарушением, нельзя отнести ни к первому, ни ко второму случаю… В природе идеальное равновесие не существует, и существовать не может в силу постоянно нарастающих перемен»[55].

Почему однородное состояние теряет устойчивость – задавался вопросом Илья Пригожин. Является ли изменение не более чем иллюзией или, наоборот, проявлением неутихающей борьбы между противоположностями, образующими изменяющуюся вещь? Носит ли гармония мира математический характер? Являются ли числа ключом к природе?[56]Авиценна понимал, что изменения во внешнем мире не дают натуре человека сохранять равновесие сколько-нибудь продолжительное время. Поэтому, поставив на вооружение медицины символическую идеальную структуру, он тут же внес в нее то, что сегодня называют коррекцией.

«Опыт подсказывает мне, – писал Юнг, – что правильное понимание врачом нацеленных на целостность символов обладает большим практическим значением»[57]. Главное – мыслить в духе теоремы Геделя «о неполноте», согласно которой не существует такой дедуктивной системы, которая была бы одновременно полна и непротиворечива.

Уходя от идеальной схемы «натуры» как природного феномена, Авиценна переводит мышление в плоскость эмпирического подхода и практики реальной жизни. Применяя в «Каноне врачебной науки» эмпирический подход, он идет путем перебора всех следствий, вытекающих из лежащей в его основе теоретической схемы, всех ответов, которые могла бы дать природа. Врачу остается лишь выбрать из многообразия явлений природы те конкретные детали, в которых ясно и однозначно будут воплощены следствия из рассматриваемой теории «натур».

Авиценна утверждал, что натура как «типология баланса жизненных соков человека в сравнении с представителями животного мира есть нечто обладающее строго определенным диапазоном свойств, который не ограничен пределами ареала обитания и не зависит от случая. Вместе с тем избыток или недостаток, нарушающий равновесие, имеет четко очерченные границы, при выходе за которые «натура» теряет человеческие свойства».[58]

Авиценна считает, что человек самой природой выделен из животного мира как существо с особым набором свойств. «Натура» делает из него властителя природы и судьбы. Однако утрата равновесия деформирует как физическое тело, так и личность. Человек становится рабом разрушения и жертвой внутреннего распада. Вряд ли Авиценна мог предположить, что человек может инэволюционировать как вид. Но сама мысль о том, что существуют биосоциальные границы, в которых мы существуем как люди, и за пределами которых мы просто часть животного мира, заслуживает нашего внимания на пороге фазового сдвига эпох. Ведь каким будет человек пост-индустриальной эпохи во многом зависит от того не будут ли нарушены «четко очерченные границы», за которыми Авиценна видел конец истории человечества как вида.