Не впервой, конечно, да и куда сильнее иной раз перепадало, но тут одно к одному подобралось, ровно сглазил кто. Сначала Жирдяй, потом вздорный тайнознатец. Вот он-то чего ко мне привязался? Чем я ему помешал?

Сволочь!

Правая нога при каждом шаге взрывалась острой болью, я старался на неё не наступать – шёл и подволакивал. Хромал.

Грязь и кровь, натёкшую из прокушенной губы и ссаженных локтей, смыл у попавшейся на пути поилки для лошадей, но и так постоянно ловил на себе заинтересованные взгляды. Бесило это несказанно. Шагал, уставившись в землю.

Возвращаться к своим побитой собакой не хотелось, так что свернул в другую сторону и потопал к тётке, которой в столь ранний час не было дома совершенно точно. Из всей родни позволить себе столь вопиющее ничегонеделание мог лишь младший из двоюродных братьев. Он-то и был мне нужен.

Жила тётка всего-то в трёх кварталах отсюда, но пока дошёл, дважды опускался перевести дух на лавочки. Поднявшееся над крышами домов солнце жарило немилосердно, после ночного ливня сильно парило, я обливался потом, кружилась голова, всего ломало, будто навалилась лихоманка.

Окно нужной комнаты выходило на улицу, я без труда забрался на росшую рядом старую яблоню, уселся на сухой сук и позвал:

– Даня!

Послышался какой-то шорох, и ко мне высунулось заспанное лицо двоюродного братца.

– Серый? – удивился он. – Рано ты сегодня!

– Есть кто дома?

– Не. Запрыгивай!

Я перебрался с ветки на подоконник, свесил вниз ноги и усмехнулся.

– Дрыхнешь?

– Шутишь! – фыркнул Данька. – Алгебру зубрю!

– До сих пор считать не научился? – подначил я его.

– Да там же не только сложение и вычитание, дурья твоя башка! – возмутился брат и махнул рукой. – А-а-а, что с тобой говорить, с неучем!

Восьмилетний малец был гордостью семьи, на оплату его обучения шло заработанное не только матерью и отцом, но и старшими братом и сестрой. Очень уж тётке хотелось пристроить сие юное дарование в управу писарем или счетоводом, а то и помощником законника.

Я прислушался к ощущениям в отбитой ноге и осторожно слез с подоконника в комнату, разделённую на две части ширмой. Всей мебели – кровати, два сундука, стойка с посудой и стол. Убого. В Гнилом доме и то лучше.

Осиротев, я прожил здесь до семи лет, а потом нас для этой комнатушки стало слишком много, вот и предпочёл работному дому компанию окрестных босяков. Поначалу было непросто, но справился.

– Ты на урок? – спросил Данька. – Тогда деньгу гони!

– Пустой сегодня, – сознался я. – Как барабан, ага…

– Приходи, как заработаешь! – фыркнул малец.

– Ухи надеру! – пригрозил я.

– Папке нажалуюсь! – прозвучало в ответ.

Муж тётки работал молотобойцем и одним ударом пудового кулака мог вогнать по колено в землю любого окрестного босяка, но я лишь рассмеялся.

– Ох и взгреет он тебя, о подработке узнав! Сколько монет я тебе за всё это время отстегнул, а?

Данька помрачнел.

– Он меня взгреет, даже если узнает, что я просто с тобой вожусь. – Малец вздохнул, поморщился и всё же достал доску и мелок. – Ладно, подваливай! Но в следующий раз грош заплатишь!

– Слово! – торжественно пообещал я.

Считать я умел и безо всяких занятий – этим умением в Гнилом доме никого было не удивить. Худо-бедно выучился и читать, больше от скуки да желания утереть нос зазнайке Даньке, но то – печатные буквы в бульварных листках, а вот затейливая вязь прописей была, особенно поначалу, тёмным лесом. Разобраться с ней и помогал юный грамотей.

Сказать по правде, ни в жисть бы не стал тратить на эту ерунду время и деньги, когда б не случай. Просто приметил, что наш отиравшийся у «Хромой кобылы» в ожидании поручений малец начал первым делом таскать записочки Луке и лишь после этого относил их адресатам. Читать старший не умел, но всякий раз после этого наведывался к ростовщику Жилычу, грамоте обученному. А непонятные закорючки перерисовать много ума не надо, с таким даже дрессированная мартышка справится.