К Линде нас обещали пустить, когда по палатам начнут разносить не сильно хлебосольный завтрак. И пока по коридорам ничего не гремело и не перемещалось, мы давились пойлом из автомата, где воедино были смешаны растворимый кофе, дешевое какао и сухое молоко.

– Я, скорее, другого не могу понять, – уже тихо и вдумчиво начала Настя, – почему она оказалась на лестничной клетке? Вот ты решила умереть…

– Типун тебе на язык, – оборвала я ее изречения.

– Ну хорошо, я решаю умереть, – выбрала другой оборот Настя.

– Еще один типун. И чтоб болел.

– Задрала уже. Ладно, Вася Пупкин решил свести счеты с жизнью – ну напился таблеток, запил шампанским, лег в ванну или на кровать и отключился, зачем ползти на лестничную клетку? Это как на нее должна была подействовать кинки-вечеринка, чтобы на такое решиться? – не могла угомониться Настя.

– А что, если на этой кинки-вечеринке что-то действительно случилось из ряда вон? – На этих моих словах мы настороженно переглянулись.

– А может, это случайность? Знаешь, так бывает, когда принимаешь снотворное – оно не действует, ты ворочаешься, переворачиваешься с одного бока на другой… И ничего… Ты принимаешь еще одну таблетку… Снова… И перебор. Как в игре «очко», – Настя искала разумные выводы в хаосе последних событий.

– Не путай «очко» с русской рулеткой, а снотворное – с антипсихотиком. Линда вообще не знала никаких лекарств, кроме активированного угля. – Я тоже принялась ковырять собственные кеды, не зная, чем занять руки.

– Скажу больше: она обычно даже не знала, где лежит активированный уголь, – согласилась со мной Настя.

Тут влетел Гога, наш старый общий друг.

Несколько лет он провел в Ханты-Мансийске, кормил комаров, делал местное телевидение чуть более юмористичным. Когда понял, что сходит с ума и по выходным играет в шахматы сам с собой, – схватил билет в Москву и с осени должен был выходить на федеральный канал. Еще в планах было наконец согреться: в Москве по сравнению с тайгой стояли шикарные погоды, +12 °C. А в Ханты-Мансийске уже неделю, как по ночам снег шлялся по улицам города.

Аэропорт Внуково встретил его моим сообщением о возможном самоубийстве Линды, и Гога мигом примчался в больницу, прямо с вещами наперевес.

– Как вы могли недосмотреть?

– Это все она! Меня в этой стране не было! И когда я уезжала, все было на своих местах: эта, тогда блондинка, любилась со своим Романовичем, та блондинка, – Настя махнула в сторону палат, – ходила с пузом и вязала носочки чулочной гладью!

Гога быстро сориентировался, что еще пара ремарок – и нас придется разнимать, и взял на себя всю вину во избежание эскалации конфликта:

– Ладно, я за всеми вами недосмотрел!

– Нет, за мной ты прекрасно досмотрел, – снова ринулась в бой Настя. – И после трех недель, проведенных со мной в одной кровати, ты собрал монатки и удрал в свой Ханты-Мансийск.

– Ну, ты тоже времени зря не теряла: не успел я доехать до Ханты-Мансийска, как ты уже умотала к своим тори и виги жрать кровянку на завтрак!

До этого момента мне и в голову не приходило, что моих друзей связывало нечто большее, чем пара развратных рандеву. И, чтобы не допустить кровопролития, не нашла ничего лучше, как дать им обоим по подзатыльнику.

В этот момент мимо нас прокатили тележку с чайниками, гранеными стаканами и кастрюлями с кашей.

– К Линде пойдем? Или дальше будем выяснять, кто кого бросил? – я поднялась с пола и направилась к палате.

Линда лежала под капельницей. Мелкие сосудики на лице полопались, и она казалась сильно румяной. Губы потрескались во время промывания желудка, и на уголки рта ей обильно нанесли вазелин.