Давки страшнее, чем в Домодедово тридцать первого августа, сложно себе представить: меня трижды чуть не сбили с ног оравы орущих детей, дважды проехались чемоданами по пальцам в сандалиях (сама виновата, додумалась), а когда я присела выпить чашку чая, и вовсе принесли холодный «кипяток» в курносом чайнике и промокший пакетик. Однако подобное недоразумение никак не испортило настроение.

Настя выпорхнула свежая, румяная, в шелковой тунике бордового цвета поверх атласных брюк. Каштановые волосы чуть ниже плеч были собраны в небольшой пучок. И пока она не сняла очки грубой геометрической формы, я не могла понять, правда ли это Настя. От растрепанной копны осветленных волос не осталось и следа. Взгляд потяжелел, и говорила она на пару тонов ниже и более размеренно.

– Ты теперь рыжая? – не могла скрыть своего удивления Настя.

– Такое случается, когда вдруг отращиваешь свой цвет волос.

– Среди нас осталась хоть одна блондинка?

– Да, Линда!

– Хоть что-то в этом городе не меняется! – Настя, очутившись на улице, пару секунд постояла с закрытыми глазами, вдыхая в себя загазованный воздух с привкусом керосина.

– Поехали! Я освободила для тебя полшифоньера и постелила свежее постельное белье.

– Да я уже отель забронировала, – без ложного кокетства проявила деликатность Настя.

– А вот мы как будто не родные. Тем более Влад улетел на неделю по работе в Нижневартовск.

– Кто такой Влад?

– Обо всем расскажу завтра за бранчем.

Тут следует добавить, что и пробок гомогеннее и статичнее, чем тридцать первого августа на въезде в город, сложно себе представить. Мы успели по кругу послушать все раритетные диски, которые нашли в бардачке, вспомнить все поездки в лагеря и школьные дискотеки и даже спеть гимн Советского Союза, который отчего-то помнили лучше, чем России.

Приехав домой, мы, как в школьные годы, завалились в кровать и разглядывали потолок.

– Помнишь, в твоей детской комнате на потолке были наклеены звездочки? – вдруг сностальгировала Настя.

– Помню.

– Давай, может, наклеим? Думаешь, такое еще продается? Или это была китайская радиоактивная профанация?

Мне захотелось сделать селфи и отправить Романовичу с пометкой «спасибо». Причин этого не делать я не нашла. Но, чтобы не гневить судьбу и не вступать в душещипательные переписки, сразу после отправки я выключила телефон и достаточно быстро погрузилась в сон. Работа со сменным и часто ночным графиком научила меня засыпать, как багира на ветке, и потому, приняв горизонтальное положение, я сразу же теряла контакт с действительностью. Книжки я читала исключительно сидя, и даже фильм в положении лежа становился для меня провальной затеей.

Сквозь сон я расслышала вопрос Насти, можно ли взять ключи от машины. Ей не спалось, и она решила прокатиться по городу – проведать Яузскую набережную, смотровую площадку и, кажется, даже проверить, на месте ли Мавзолей. Мяукнув что-то нечленораздельное, что Настя сочла за согласие, я снова погрузилась в свои небывалые комбинации бывалых впечатлений. Кажется, так Сеченов определял, что такое сон.

Как гром среди ясного неба в ночи трезвонил домашний телефон. Мне потребовалось несколько минут, чтобы сообразить, в какой части квартиры он находится: я не пользовалась им уже несколько лет и была уверена, что его уже давно отключили за неуплату. Гром среди ясного неба и Настя звучали одинаково грозно и свирепо.

– Поднимайся с кровати и пулей в шестьдесят четвертую больницу. Тут Линда с передозом, – Настя говорила грубо и уже не так размеренно. – Господи, ну зачем я приехала…