- Значит, помнишь. – Храмовник правильно истолковал выражение ее лица.
- Где мой ребенок?
- Ты не успокоишься, да? – Он снова вздохнул. – Я отдал ее пока на воспитание одной благочестивой вдове. Твоя девочка будет расти в любви и под моим приглядом. Возможно, ты даже встретишься с ней. Позднее. Но пока…
- Что «пока»?
- Пока ты даже о себе позаботиться не можешь. Куда тебе еще и ребенка?
Некоторое время Лотта молчала, не зная, что сказать. Больше всего хотелось упасть на пол и кататься, воя от боли. Как душевной, так и телесной. Но что-то мешало, настойчиво зудело на краю сознания. Наконец-то Лотта поняла, что именно.
- Расскажите, что произошло после того, как я потеряла сознание. – Не попросила, потребовала она.
Храмовник вскинул бровь, намекая, что она не в том положении, чтобы лишний раз рот открывать. Но, встретившись с твердым взглядом, кивнул. Лотте даже на миг показалось, что он остался ею доволен. Чем? Тем, что она попыталась показать характер? Предположение сильно походило на бред. Но в последнее время в ее жизни произошло уже столько всего, что можно было назвать бредом, что Лотта уже не удивлялась ничему.
«Рассказать? Ну, ладно. Рано или поздно это пришлось бы сделать!» - храмовник кивнул каким-то своим мыслям, и начал свой рассказ. «В общем, начало истории ты помнишь. Средину родственники твоего покойного мужа разыграли, как по нотам. Ну, а в конце я им немножко подправил партитуру».
- Что подправили, простите? – Не поняла Лотта.
- А, не важно, - отмахнулся храмовник. – Да, кстати, ко мне можешь обращаться «монсеньер аббат» или просто «отец Пиус». При посторонних - лучше первое, наедине – второе.
- Хорошо, я запомню. Так что там с этой пари… паритурой?
- Партитурой, - усмехнулся аббат. – Я хотел сказать, что в конце эту музыку они уже играли по моим нотам.
- Я… С меня сняты обвинения? – В голосе Лотты зазвучала неприкрытая надежда. Ничего страшного, что у нее нет теперь ни замка, ни наследства. Скорее всего, вдовью долю ей тоже не удастся отсудить. Но если с нее сняты обвинения в колдовстве, то можно жить дальше.
Однако, на это вопрос храмовник отвечать не спешил. Он, как будто, даже смутился и раздумывал, не уйти ли от ответа. Но потом все же пояснил.
- Нет. Не сняты.
- Но, а как же…?
- Понимаешь, девочка, подобными обвинениями так просто не бросаются. И так запросто они не снимаются.
Храмовник помолчал еще немного. Потом пояснил немного виновато: «Понимаешь, дитя мое, я - человек довольно влиятельный. Однако же, человек, а не всемогущий Творец. Родственники твоего мужа хорошо подготовились. К тому моменту, когда фон Фехельде решились предъявить тебе обвинения, они собрали целую кипу показаний свидетелей.
И если показания Иоганна фон Фехельде, что ты неоднократно изменяла мужу с ним, можно попробовать проверить и под магической клятвой доказать, что он лжет. Сложно, но можно. При условии, что Герцог разрешит допрашивать рыцаря под магической клятвой. То доказать, что на твоем муже не было магического приворота уже, практически, невозможно. Хотя, был бы он жив, это легко подтвердил бы любой храмовник, даже рангом пониже.
Свидетели, опять же. Я допускаю, что некоторые из них дали показание под давлением. Но если они сейчас попробуют отказаться от своих слов, это будет выглядеть очень подозрительно. Им никто не поверит. Скажут, своих выгораживают.
- А кто, кроме Иоганна, дал против меня показания? – Лотта отчаянно перебирала в уме всех, кого могла бы назвать своими.